Пробитое пулями знамя

Вера опять заглянула в просвет. Те же укрытия из шпал и вагонеток, поблескивающие огнями, но рядом с одной из вагонеток теперь лежит длинное черное тело. Убитый… Ей стало как-то не по себе. Это победа рабочих. Но это все же и смерть человека. А к ним, к этим людям, к солдатам, у Веры ненависти не было. Только чувство горького недоумения. Зачем? Ну зачем они стреляют в рабочих? И начали первыми. Свои же, русские! Теперь вон лежит уже один убитый. Может, даже это Савва его подкосил.

Выстрелы так и гремели со всех сторон. Савва стрелял часто, и Вера видела, как толчками у него вздрагивают плечи. Вкладывая новую обойму патронов, он каждый раз наклонялся к ней, кричал:

Да уйди же ты, бога ради, Веруська!

Р! Вера зябнущими руками крепче цеплялась за брус, мотала головой: «Не уйду».

Опять по окнам ударил пулемет, теперь чуточку ниже, задев и верхнюю кромку забора. Опять со звоном в цехе посыпались стекла, от забора полетела щепа, а слева от Веры кто-то вскрикнул протяжно:

А-а-ай!

Веруська, скорей помоги ему.

Теперь она не посмела ослушаться Савву. Выбирая, куда ей лучше поставить ногу, стала карабкаться по нагромождениям баррикады.

Дядя Семен!

Давно ли Вера видела его совсем здоровым? Теперь он лежал ничком на груде мерзлого железа. Кровь капала с повисшей безвольно руки и тонкими сосульками застывала на острой грани окованного железом бруса.

Вера подсунула Семену под мышку свое плечо и стала спускаться вниз, думая только, как бы ей не сорваться с баррикады и не уронить раненого.

Веди в нарядную, — кричали ей, — там перевязывают. У Веры едва хватило сил преодолеть эти сорок —

пятьдесят шагов по мягкому земляному полу — таким тяжелым оказался Семен. Она все время наступала на какие-то гайки, болты, цеплялась за железные прутья, и каждый раз, когда она спотыкалась, Семен отзывался глухим, сдержанным стоном.

В нарядной уже находилось трое раненых — рабочий и два солдата. Один из солдат сам себе бинтовал руку от кисти и до локтя, шепча:

А, дьяволы, я с вами ишшо…

У второго солдата все лицо было залито кровью. Его перевязывала Ольга Петровна. Рабочий со сброшенным на пол валенком и штаниной, разрезанной выше колена, лежал на грязном, промасленном столе. Над ним склонились Мирвольский и Иван Герасимович. Фельдшер светил керосиновой лампой. В руках Алексея Антоновича мерцали искорками блестящие стальные инструменты. Везде была кровь: на халате Мирвольского, на белых тряпках, подложенных под ногу рабочего, на столе, с которого она капала на пол.

Иван Герасимович воркующим баском упрашивал:

— Ну, потерпи, голубчик, еще чуть-чуть. Ну, только самую малость.

Дядю Семена шибко ранили, — сказала Вера. Алексей Антонович поднял на мгновение лицо, бледное, напряженное, Вере глазами показал на скамью у стены.

Посиди с ним. Мы сейчас… Кажется, тоже тяжелое.

Последние слова он произнес еле слышно, только для Ивана Герасимовича. И у того беспокойно дрогнула рука с лампой. Раненых все ведут и ведут, а запасы бинтов быстро тают. Что делать, когда все иссякнет?

Вера помогла Семену лечь на скамью. Ах, скорее бы там кончал Алексей Антонович! Как мучается Семен… Ее тошнило от вида крови, которая здесь текла всюду, куда ни погляди. В глазах у Веры запрыгали черные пятна. Ольга Петровна отвлеклась на минутку от раненого, подала ей кружку с лекарством:

Дай ему выпить. — И прибавила ласково: — Да выпей, девочка, и сама.

Немного спустя она подошла уже с ножницами. Точными движениями распластала надвое рукав ватного пиджака у Семена. И Вера опять побелела, увидев развороченное пулей плечо. И ей стало страшно еще и другого: она ушла, а там вот так же могут ранить Савву…

Осколки кости, — вполголоса проговорила Ольга Петровна, чего-то осторожно касаясь пинцетом в кипящей кровью ране. — Алеша, ты скоро? Артериальное…

Здесь тоже… Я скоро. Зажми пока.

Девочка, помоги мне.

Ольга Петровна заставила Веру приподнять и положить себе на плечо руку Семена, сама нащупала у него под мышкой артерию и с силой вдавила туда свой кулак. Раненый закричал, и Вера всхлипнула:

Дядя Семен… миленький, потерпи…

Вошел еще один рабочий, держась за висок. Шатнувшись, припал спиной к косяку двери и тут же съехал на пол.

Иван Герасимович, — сказал Мирвольский, кинув короткий взгляд на раненого. — Прошу вас. Я здесь докончу один.

Дверь снова распахнулась. Вбежали Буткин, Заговура, Порфирий и Лебедев. Заговура был белее полотна и нервно щипал свои черные усики. Буткин остановился у двери, смотрел на Лебедева, как обличитель. Стрельба за стенами все нарастала, и дятлы долбили кирпич непрерывно.

Здесь, оказывается, уже перевязочная, — немного растерянно сказал Заговура. — Все равно… Давайте решать… Бороться становится трудно: у них пулемет. Сейчас они поставят второй…

Сдаваться? — бешено спросил Порфирий. Он ел глазами Заговуру.

Под прикрытием пулеметов они ворвутся во двор, потом сюда…

Порфирий теснил его грудью:

Сдаваться?

Нужно вступить в переговоры.

Порфирий рванул Заговуру за портупею, зло прошипел:

Ты…

Лебедев стал между ними.