Проблема 92

— Это верно, конечно… Пусть Марина и Борис едут вместе с институтом, а за родителями я пока сам пригляжу — боюсь везти отца, он очень плох.

— Ну смотри. Тебе виднее. Имей в виду, что они часто будут оставаться одни. Ездить тебе придется много.

…Он ушел от Александрова поздно вечером. Уже давно сонными серыми рыбами висели в белой ночи аэростаты.

Когда добрался домой, Марина уже спала. Он ничего не сказал ей о принятом решении. Долго не мог заснуть. Все думал о том, правильно ли поступает. Трезвый холодный анализ подсказывал — правильно. Но на душе было тяжело и беспокойно. Нет, не отказ военкома мучил его. После встречи с Анатолием он успокоился и мысленно уже видел себя в шхерах Балтики, в фиордах Белого моря. Что и говорить, там он сумеет принести куда больше пользы, чем в окопах, несмотря на все свое умение стрелять точно в цель. Так что же мучило его так, что так его грызло? Урановая проблема? Под утро он ненадолго забылся. А потом институтские хлопоты заставили забыть о ночном беспокойстве. И вот сейчас оно стремительно возвратилось к нему. Прошли танки. В синем дыму скрылся отряд моряков. Но в ушах еще гремело железо и тарахтели моторы, заглушая шум улиц и крик поездов, перекрывая звон лопат в темной подворотне напротив, где, видимо, рыли щели.

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой…

Он все смотрел и смотрел вслед ушедшему отряду. Пока не растворилась в воздухе соляровая мгла и не прояснели пустая улица вдали и суживающийся трамвайный путь.

Сосредоточенно глядя себе под ноги, он медленно пошел к Невскому и далее на Литейный, где его ждали уже по делам будущей службы.

СЕВАСТОПОЛЬСКАЯ БУХТА

Обстрел начался ровно в одиннадцать. На этот раз противник обрушил на Севастополь огонь сверхтяжелой осадной артиллерии. Снаряды летели со странным клокочущим скрежетом, словно по воздуху проносились невидимые трамваи. Потом вздрагивала земля, и вздымался кислый горячий ветер, грохот разрыва сливался с гулом и треском других снарядов и мин.

Бомбардировка застала Курчатова на подземном спецкомбинате в Троицкой балке. С началом осады город постепенно забирался в пещеры и штольни. Заводы, фабрики, хлебопекарни и госпитали разместились в гулких выработках пористого ракушечника — знаменитого инкерманского камня, из которого был построен весь Севастополь. Беспощадная, неслыханная война разорвала и смешала устоявшиеся в веках причинно-следственные связи.

Как-то, сидя на Приморском бульваре, Курчатов ощутил это всем своим существом. За изуродованными колоннами Графской пристани безмятежно синела бухта. Этот день, ослепительный и прохладный, вдруг высветил и обнажил все страшные раны города. Дымились разрушенные кварталы еще недавно голубоватых и белых домиков под черепичными крышами, темнели пустые закопченные коробки над каменными завалами. Это напоминало руины Херсонеса — древнего греческого города на узком мысу между соседними бухтами. Но Херсонес разрушило время, и весь он мог бы, наверное, уместиться на одной лишь площади Парадов.

Мастерские в Троицкой балке, где сваривали стальные конструкции испытательного стенда, Курчатов навещал довольно часто. Бомбардировка здесь почти не ощущалась. Только от самых мощных взрывов замирающей колокольной дрожью гудела земля. Пахло сыростью и карбидом.

Когда обстрел кончился, Курчатов отправился в город. Ему захотелось посидеть на той самой скамейке, куда он одиноко и тайно принес свое горе. Там же, мусоля химический карандаш, написал он письмо жене и свернул его фронтовым треугольничком.

«Спасибо за письма, они хоть немного уменьшили и смягчили те чувства, которые охватили меня, когда я узнал о смерти отца и о том, что мама не выехала в Казань.

Боюсь, что ей этого сделать нельзя будет: случилось все то, чего я опасался и предвидел заранее. Наше прощание было очень грустным — именно в ту ночь я почувствовал, как я их люблю и какие они слабые и беспомощные».

Скамейки не было. Рядом с вывороченным каштаном чернела воронка. Обнажившиеся корни с висящей на волоконцах землей, присохшей к ним, тянулись к морю, словно щупальца выброшенного прибоем осьминога.

Курчатов подумал, что осьминогов в Черном море нет, но есть рыба, которая всплывает теперь, оглушенная взрывами. Специальные рыбацкие бригады выходили в бухту сразу же после обстрелов. Сетей не брали. За какой-нибудь час шаланды были полны камбалой, луфарем, кефалью, скумбрией.

Что-что, а свежая рыба в магазинах была постоянно. И желтоватые осенние помидоры, и глянцевитые баклажаны.

Полная, по-южному цветущая женщина в измятом шелковом платье несла полную кошелку этих самых баклажанов и желтых, как латунные гильзы, огурцов. Она даже не остановилась, когда где-то над головой провыла мина. По звуку поняла, что разорвется не здесь. И вправду грохнуло где-то в районе улицы Карла Маркса.