Назавтра в университете состоялось последнее в этом семестре собрание. Питер Мак-Грегор послал всем приглашения с просьбой не пропустить его. Пришли все, за исключением Эдвина Сачеса, находившегося в творческом отпуске, и Ксавье Дюпортуа, уехавшего, как всегда, на следующий день после окончания занятий читать лекции во Франции. Даже Теодора Теодоропулос, факультетская примадонна, оказала всем честь своим присутствием; Джейн видела ее всего второй раз. Погода стояла великолепная, но вместо того чтобы провести время с Эриком в парке возле их нового дома, она была вынуждена сидеть три часа в душной комнате с закрытыми окнами из-за шума, доносившегося с соседней стройки Еврейского образовательного центра. Они могли бы гулять и дольше: четыре, пять часов, сколько захотели бы. Терпение ее было безгранично. Джейн посмотрела на своих коллег, сидевших вокруг стола, и едва удержалась от смеха. Пятеро мужчин, штатных преподавателей — трое худых и двое толстых — были поразительно похожи друг на друга: коротко стриженые, аккуратно причесанные волосы, строгий взгляд из-под очков в металлической оправе, тонкие губы, мрачные серые, видавшие виды костюмы. Рядом с ними — две женщины, тоже зачисленные в штат, искренне ненавидящие друг друга: толстая и агрессивная Бегам Беголю, с длинными седеющими волосами, в синтетическом платье кричащей расцветки, выросшая в бедном квартале Анкары, где и научилась давать отпор; и величественная Теодора Теодоропулос, родившаяся в богатой афинской семье, все еще красивая в свои почти шестьдесят лет, в элегантном костюме, белизна которого контрастировала с ее короткими, черными, как смоль, волосами. И еще пять преподавателей-почасовиков, в число которых входила и Джейн: четыре довольно молодые женщины и близорукий лысоватый парень. Все они были бездетными, бледными и худыми — мышки, дрожащие от страха и очень редко открывающие рот, чтобы высказать свое мнение. Бедняжка Карри, заведовавшая учебной частью, восседала между Питером Мак-Грегором и французом предпенсионного возраста, который склонял к ней свое лицо с мясистым красным носом и брызгал ей слюной прямо в ухо.
До чего они все несчастные! Даже те, кого приняли в штат университета, что считалось неслыханным достижением. И теперь с ужасно серьезным видом спорят из-за каких-то пустяков, словно дети. Как мало радости на их лицах! Интересно, занимались ли они когда-нибудь сексом с тем, кого любили всем телом и душой?
Ответ — на их лицах. Бронзино провел тридцать пять лет с женщиной — весьма посредственной любовницей. Старый француз топил свое одиночество в вине. У Питера Мак-Грегора — крупнейшего специалиста по Паскалю — была очаровательная жена и три прелестные дочери, однако глубокая горькая складка на унылом лице выдавала его растерянность перед обществом, в котором больше не было места ни для янсенизма, ни для возвышенной любви, и только университет служил ему последним пристанищем. Старик Кэррингтон, славный седой дедуля с сорокалетним стажем семейной жизни, совсем недавно официально признался, что он гомосексуалист. Что касается потрясающей Теодоры, то, по слухам, она была очень одинока с тех пор, как ее подружка лет десять назад нашла хорошую работу в другом конце Соединенных Штатов. Но самой жалкой была Бегам Беголю, чей смех напоминал скрежет металлической ложки о дно кастрюли. Все свое время она проводила с четырьмя лающими созданиями, из-за которых какой-то студент-хохмач прозвал ее «Две книги-четыре собаки». Поэтому ничего удивительного, что они отчаянно цеплялись за свою жалкую власть, мучая дипломников и препятствуя зачислению в штат своих молодых коллег.
Джейн в душе улыбнулась. Эти двенадцать мумий, сидевших вокруг стола, не знали ничего о любви. Ей так хотелось бы прокричать им свои заповеди:
Не разменивайся в любви.
Если есть хоть тень сомнения, лучше уйди.
Где-то бродит по свету твоя половинка.
Не останавливайся, пока не найдешь ее.
Самой ей безумно повезло, но это было не только везение. Она могла бы выйти замуж за Джоша или за Нормана, или найти другого Эла. Но она бросила вызов злым духам, предпочтя одиночество. Даже познакомившись с Эриком, она не сдалась. Ее счастье было вполне заслуженным.