Проблема сакрализации войны в византийском богословии и историографии

В Византии это требование получило серьезное развитие, причем сразу в нескольких планах. Так, С.Э. Зверев справедливо отмечает: «Ближе всего… к византийской трактовке справедливости стоит беспристрастное следование истине в человеческих поступках и понятие “праведности” как соответствие поведения требованиям религиозной морали и нравственности»[148].

Однако византийские авторы не только понимали справедливость как этическую безупречность, но и считали ее метафизической основой бытия любого общества. Так, император или посланный им полководец, заботящийся о благополучии страны, не мог не вести войны против покушающихся на нее варваров, поскольку не наказывать зло несправедливо. Единственным, кто не придерживался этого практически общего для историков и политических философов Романии мнения был, как отмечает В.Е. Вальденберг, Менандр Протектор, достаточно последовательно склонявшийся к представлениям об относительности и условности этических представлений[149].

Учитывая постоянно накатывавшиеся на границы Византии варварские нашествия, вряд ли мысли о непротивлении злу силой были бы популярны в среде ромеев, за исключением разве что некоторых монашествующих, да и то делавших такой выбор в отношении лишь себя самих. Да и понимания далеко не идеальной человеческой природы, испорченной грехопадением, не позволяла рассчитывать, что от врага всегда можно защищаться лишь силой молитв.

Самый известный византийский историк Прокопий Кесарийский, живший в эпоху Юстиниана и составивший свою замечательную серию «Война с персами», «Война с вандалами» и «Война с готами», повествуя о завоевании Италии, красочно описывает судьбу страны, правитель которой не позаботился о защите народа:

«Гонорий жил в Риме, не допуская даже мысли о каких-либо военных действиях, и был бы, я думаю, доволен, если бы его оставили в покое в его дворце… Поскольку варвары не встречали никакого сопротивления, они показали себя самыми жестокими из всех людей. Те города, которые они взяли, они разрушили до такой степени, что даже до моего времени от них не осталось никакого следа… Разве что случайно сохранилась кое-где одинокая башня, или ворота… Попадавшихся им людей они всех убивали, равно и старых, и молодых, не щадя ни женщин, ни детей. Потому-то еще и доныне Италия так малолюдна»[150].

С другой стороны, окружающий мир насилия и подчас первобытных воинственных настроений не мог не вызвать отторжения и желания дистанцироваться у гордившихся своим просвещением жителей империи. Поэтому появление представления об обязательном примате справедливости для всех причастных власти и армейским делам было вполне обоснованным. Это требование стало общим местом и в многочисленных византийских «императорских зерцалах» — разнообразных поучениях, адресованных василевсам разными авторами, настаивавшими, что едва ли не прежде всех прочих добродетелей он должен быть справедливым сам, добиваясь этого и от своих подчиненных.

Именно эта категория стала в глазах ромеев решающим фактором, санкционирующим применение силы. Об этом свидетельствует поступок Велизария, который во время сбора войска в Авидосе перед отплытием в Африку казнил двух воинов из числа федератов, совершивших убийство. Описавший этот случай Прокопий сохранил и его слова, объясняющие этот поступок: «Одна храбрость без справедливости победить не может»[151].

Этот тезис раскрывается и дальше, в повествовании о высадке ромейских войск, когда некоторые воины стали обирать местных жителей, полководец обратился к армии с жестким порицанием: «Теперь же у вас будет война и с вандалами, и с ливийцами, скажу даже, и с Самим Богом, Которого уже никто, совершивший беззаконие не может призывать на помощь. Перестаньте же бросаться на чужое, оттолкните от себя исполненные опасности мысли о наживе»[152]. Даже сама кампания была официально объявлена освобождением от тирана Гелимера[153].

Византийцы были уверены, что если правитель затрудняется в понимании этого принципа, то Сам Бог наставит его на правильный путь, например, когда Иоанн Каппадокийский (которого Прокопий описывал весьма негативным образом) попытался отговорить Юстиниана от рискованной и разорительной войны, «прибыл один из священнослужителей… он сказал, что Бог в сновидении приказал ему явиться к василевсу и упрекнуть его, что, решившись освободить христиан Ливии от тиранов, он безо всякого основания испугался; “Я, — сказал он, — буду ему помощником в этой войне и сделаю его владыкой Ливии”. Услышав это, василевс… стал собирать войско и флот, готовить оружие и продовольствие и приказал Велизарию быть готовым к отправлению в Ливию в качестве главнокомандующего»[154].