Проблема сакрализации войны в византийском богословии и историографии

В другой раз перед сражением он, по сообщению Льва Диакона, заявил: «Я думаю, что никто из вас не забудет жестокости и зверства потомков рабыни, агарян… не забудет и то, как они нападали и уводили в рабство людей и как гибельно отразилось это на ромеях. Разве не превратилось в пустыню почти все морское побережье из-за их разбоя? Не из-за их ли набегов опустела большая часть островов? Вот почему провидение не позволило этим лжецам, этим ненасытным зверям… истребить до конца христианский народ… Мы едва успели завершить плавание и выйти на остров, нас еще мутило от путешествия по морю, а мы уже с помощью Всемогущего обрекли большинство варваров мечу, остальных же без труда заперли в городе»[295].

Примечательно, что сближая описание военных действий с традицией справедливой войны, хронист отмечает: «Те, кто уцелел, избежав гибели в сражении, побросали оружие и стали молить о пощаде. Увидя это, стратиг… стал сдерживать ожесточение воинов, убеждая их не убивать людей, бросающих оружие, не поступать безжалостно и свирепо с безоружными и беззащитными. Бесчеловечно, увещевал он, губить и уничтожать как врагов сдавшихся и покорившихся. Этими словами полководец с трудом остановил кровожадный порыв своего войска»[296].

В данном случае Лев Диакон несколько «поправляет» военные реалии, ведь взятие Хандака (7 марта 961 года), о котором идет речь, как раз отметилось массовыми проявлениями жестокости со стороны византийских воинов, превративших конец сражения в настоящее избиение врагов без всякого разбора.

Военные действия против захвативших Крит мусульман оправдывались этим автором и как восстановление справедливости, и как борьба с нечестивыми неверными. Причем первый мотив, в отличие от эпохи Юстиниана, заметно уступает второму и является как бы его частью.

Вообще, личность Никифора II была в высшей степени интересна и современникам, и потомкам. Можно без преувеличения сказать, что под сильным влиянием его личности оказались многие, в том числе и историографы Иоанн Геометр и Лев Диакон. Михаил Пселл почти век спустя посвящает часть «Краткой истории» заговору против Фоки.

Неудивительно, что его образ императора, воина и аскета стал предметом восхищения многих ромеев и послужил поводом к канонизации. В современных русских месяцесловах его имя отсутствует, в греческой традиции день его памяти отмечается 11/24 декабря, и существует служба в его честь[297]. По мысли Л. Пети, она была составлена современником императора и, возможно, Феодором Диаконом, автором еще одного восторженного описания завоевания Крита. А.П. Каждан считает это предположение всего лишь гипотезой[298], А.А. Дмитриевский же полагает, что ее составителем был некий ученый монах Афона, принадлежавший к братии Великой Лавры преп. Афанасия Афонского.

Впрочем, эти моменты не помешали его племяннику Иоанну Цимисхию устроить заговор, свергнуть и убить Никифора. Даже восхищавшиеся его полководческими талантами были недовольны повышением налогов и прочими непопулярными мерами этого василевса[299]. Кроме того, не следует забывать, что де-юре он был всего лишь соправителем и защитником малолетнего законного наследника македонской династии Василия II.

Что же касается Цимисхия, то он также прославился как великолепный полководец, явно разделявший многие мысли своего предшественника, в том числе и по вопросу «религиозной составляющей» военных действий. Современный читатель может задать логичный вопрос, как же можно, убив достойного полководца, законно признанного правителя и почти святого аскета, самому стать законным императором, уважаемым полководцем и претендовать на ведение священной войны, требующей, напомним, определенных усилий к праведности со стороны своих участников?

Ответ будет, с современных позиций, довольно необычным: по византийским представлениям того времени коронация воспринималась мистическим действием, перерождающим обычного человека в императора (очевидны элементы идеологии «священного вождя»). Считалось, что при этом прощаются все прежние грехи, в том числе и сам захват власти.

Существовало и убеждение, что Бог не допустит свержения по настоящему богоугодного правителя. Если же Никифор пал жертвой заговора — значит, не так уж и угодны небу были его шаги.

В этой же конкретной истории главным преступником, по версии самих ромеев, оказалась императрица Феофано, которая сначала предложила Никифору жениться на ней и помогать в регентстве до совершеннолетия ее сына Василия II, а потом стала открыто симпатизировать Иоанну и помогла ему осуществить переворот. Поэтому в качестве одного из условий коронации Цимисхия патриарх Полиевкт потребовал ее удаления из дворца и ссылки. Был наказан и некий Лев Валант, который, по признанию Иоанна, и нанес Никифору смертельный удар.