Проблема символа и реалистическое искусство

За горами горы, тучами повиты,
Засеяны горем, кровию политы.

Спокон века Прометея
Там орел карает,
Что ни день, клюет он ребра,
Сердце разрывает,
Разрывает, да не выпьет
Крови животворной,
Вновь и вновь смеется сердце
И живет упорно.
И душа не гибнет наша,
Не слабеет воля,
Ненасытной не распашет
На дне моря поля.
Не скует души бессмертной,
Не осилит слова,
Не охает славы бога,
Вечного, живого[146].

Радикальнее всех мыслила, пожалуй, Леся Украинка, хотя ее общественно-политический пафос в те времена, конечно, не мог быть выражен буквально, а получал более философские или философско-религиозные формы. В стихотворении 1896 года «Fiat nox!» эта писательница рисует окружающую ее действительность в виде мрачного хаоса, которому «земной бог» отдал один приказ: «Да будет тьма!» Среди этого темного и холодного хаоса жизни мелькают искры Прометеева огня, но и они оказываются бессильными[147].

В небольшой драме 1905 г. «В катакомбах»[148] раб, разуверившийся в религии, вспоминает Прометея:

Я честь воздам титану Прометею.
Своих сынов не делал он рабами,
Он просветил не словом, а огнем,
Боролся не покорно, а мятежно,
Не трое суток мучился, а вечно
И все же не назвал отцом тирана,
Но деспотом вселенским заклеймил,
Предвозвещая всем богам погибель.
Я вслед за ним пойду. Но я погибну
Не за него, – не требует он жертвы, –
Но лишь за то, за что и он страдал.

Еще в одном своем произведении, в драматической поэме 1907 года «Кассандра», Леся Украинка говорит о Прометее не столь принципиально, но все же указывает на его муки за людей, предопределенные ему Мойрой:

Жизнь и огонь дал людям Прометей
И знал, что муки ждут его за это,
Все муки принял на себя провидец,
За всех сынов праматери Земли
Его жестоко покарала Мойра[149].

В.Я. Брюсов в стихотворении 1904 года «К олимпийцам» тоже настроен весьма пессимистически, несмотря на дары Прометея, но даже и после его гибели память об этих дарах он считает вечной.

Здесь же, долу, во вселенной –
Лишь обманность всех путей,
Здесь правдив лишь смех надменный,
Твой, о брат мой, Прометей!

Олимпиец! бурей снежной
Замети мой буйный прах, –
Но зажжен огонь мятежный
Навсегда в твоих рабах![150].

В-пятых, в русской литературе появлялась картина полного дуализма и безвыходного противоречия между Зевсом и Прометеем без всякого судейского осмысления образа Прометея, но на фоне роскошных картин кавказской природы – у Н. Минского в «Счастье Прометея»[151].