Если бы европейская буржуазия, и в первую голову английская, считала, что установление широкого сотрудничества с Россией может немедленно же внести серьезные улучшения в хозяйственное положение Европы, Ллойд-Джордж и компания, несомненно, довели бы дело в Генуе до другого результата. Но они понимают, что сотрудничество с Россией не может внести немедленно больших и резких изменений. В несколько недель и даже месяцев русский рынок не уничтожит английской безработицы. Россия может лишь постепенно войти в хозяйственную жизнь Европы и мира все возрастающим фактором; по своим размерам, по своим естественным богатствам, по численности населения и особенно по ее пробужденной революцией активности, Россия может стать важнейшей хозяйственной силой Европы и мира, но не сразу, не завтра, а лишь в течение ряда лет. Она могла бы стать могущественным покупателем и поставщиком, если бы получила сейчас кредиты, а следовательно, и возможность ускорить свое экономическое развитие. Через пять, через десять лет она стала бы для Англии первостепенным рынком. Но надо для этого, чтобы английское правительство верило, что через десять лет оно будет существовать, и что английский капитал будет через десять лет достаточно силен, чтобы удержать за собой русский рынок. Другими словами, политика действительно экономического сотрудничества с Россией может быть лишь политикой на широкой основе. Но вся суть в том, что послевоенная буржуазия уже неспособна вести политику большого масштаба. Она не знает, что несет ей завтрашний и тем более послезавтрашний день. И это есть один из признаков ее исторического конца.
Этому, правда, как бы противоречит тот факт, что Лесли Уркарт[243] пытался заключить договор на целые 99 лет. На самом деле, тут противоречие лишь мнимое. Расчет Уркарта простой и в своем роде безошибочный: если капитализм сохранится в Англии и во всем мире в течение 99 лет, то Уркарт сохранит свои концессии и в России. А если пролетарская революция разразится не через 99 лет и даже не через 9 лет, а гораздо ранее? Разумеется, Россия не станет таким местом, где экспроприированные собственники всего мира сохранят свою собственность. Но кому приходится терять голову, тот по волосам не плачет…
Еще в то время, когда мы впервые предлагали долгосрочные концессии, Каутский сделал вывод, что мы не верим в скорое наступление пролетарской революции. Теперь он прямо должен заключить, что мы отсрочиваем революцию, по меньшей мере, на 99 лет. Такой вывод, вполне достойный этого почтенного, но несколько помятого теоретика, был бы, однако, неосновательным. На самом деле, подписывая ту или другую концессию, мы берем на себя ответственность только за наше законодательство и за нашу администрацию по отношению к этой концессии, но никак не за работу мировой революции. Эта последняя переступит через кое-какие большие препятствия – не только через наши концессионные договоры.
Мнимую «капитуляцию» Советской власти перед капитализмом социал-демократы выводят не из анализа фактов и цифр, а из общих мест, – нередко из употребляемого у нас по отношению к нашему государственному хозяйству термина «государственный капитализм».[244] Я не считаю этот термин ни точным, ни вообще счастливым. Тов. Ленин уже подчеркнул в своем докладе необходимость употреблять этот термин в кавычках, т.-е. пользоваться им с величайшей осторожностью. Это крайне необходимое указание, ибо не у всех эта осторожность налицо. А в Европе этот термин был совсем ложно понят, даже отчасти и в коммунистической среде. Многим кажется, что наша государственная промышленность есть подлинный государственный капитализм, в общепринятом у марксистов значении этого слова. Это, конечно, не так. Если это и «государственный капитализм», то в таких больших кавычках, что они должны быть больше самого термина. Почему? Совершенно ясно: при употреблении этого термина нельзя игнорировать классовую природу государства.