Проблемы социологии знания

Но тот факт, что одно и то же христианское вероучение пережило, таким образом, всю сословную и классовую историю, свидетельствует о наличии собственной логики религиозного развития: о том, что оно ни в коем случае не эпифеномен.

Экономический материализм – принципиальное заблуждение. (Он делает невозможным историческое знание[343].) Он имеет значение для позитивной науки лишь постольку, поскольку совпадает с прагматизмом и техницизмом. Но обыкновенный интеллектуализм – еще большее заблуждение. Именно техника связывает хозяйство с наукой.

Интеллектуалистское воззрение на науку, с одной стороны, убивает ее продуктивную связь с техникой и индустрией, а, с другой стороны, заставляет ее представлять себя как образовательное и спасительное знание – между тем, она не есть ни то, ни то другое. Собственная задача образования.

Наука, техника, индустрия образуют единство, каждый член которого зависит от другого.

Ученый находит правила возможного овладения природой – пожалуй, только в мыслях: как можно мыслить то, что нечто нами производимо.

Техник, обозрев практически полезное, изобретает все возможные реальные машины.

Предприниматель использует их экономически.

Психотехника начинает приобретать большое значение для индустрии: она повышает интенсивность труда.

Чистый математик должен и обязан работать так, как если бы не было никакого применения математики к природе; физик – так, как если бы не было никакого применения физики к технике; техник должен конструировать машины так, как если бы не было индустриально-экономического использования его машин. Только так преуспевает цивилизаторская культура.

Тем не менее, все эти виды духовной деятельности соотносятся друг с другом – но объективно-телеологически.

Науки о духе также имеют во многом практическое происхождение: например, история и искусство правления государством, политическая экономия и финансовое искусство (Рикардо).

Аскетический мужской дух, создавший науку, проявляется также в неслыханном отказе от получения знания и образования о тех вещах, которые находятся вне его специального предмета, – отказе со стороны самого специалиста. Он тоже становится колесиком в сложном механизме научного разделения труда и системе научной методики. Огромное здание знания постоянно расширяется, переполняя библиотеки, и его уже не в состоянии обозреть ни один смертный.

И в этом специалист-исследователь похож на рабочего, ставшего колесиком сложного индустриального механизма.

Идея прогресса наук на абсолютно прочном фундаменте, заложенная Галилеем и Ньютоном, поколеблена сегодня в самих ее основаниях. (В своей речи, посвященной памяти такого исследователя, как лорд Кельвин, Эйнштейн сказал, что современная физическая литература привела бы его «в ужас».) Но то же самое относится и к неслыханному хозяйственному прогрессу, который как идея заполнял конец XVIII и большую часть XIX столетий. Только двойное усилие – введение системного базирующегося на едином для всей Европы международном праве законодательного ограничения числа детей при строжайшей выбраковке негодных и слабоумных вкупе с новым евгеническим умонастроением и интернациональное повышение производительности труда – могло бы обеспечить Европе регенерацию. (Здесь также соединение власти человека над самим собой – в производстве человека человеком – с внешней техникой.)

Но в действительности происходит обратное. Принцип, что европеец своим трудом создает ценностей больше, чем потребляет, действовал лишь в течение одного «эпизода» истории. Наука же имеет смысл только относительно ценностей жизни и господства. Если она начинает этих ценностей больше разрушать, чем создавать, то она, как и раньше, может быть и «правильной», и «истинной» – только уже не будет никакого смысла эти истины искать.

Другое дело метафизика: она и не зависит в такой мере, как наука, от благосостояния, и не увеличивает его. Ее ценность в том, что она сплачивает людей вокруг общего «смысла жизни»; а, стало быть, она не свободна от ценностей, как наука…

Между наукой и демократией нет никакой сущностной связи (Сократ; современная Япония). Серьезнейшее препятствие на пути развития науки – современный национализм – дитя демократии. Вопреки имманентной науке претензии на общезначимость и интернациональность, она остается делом «немногих». Но так же ясно и то, что наука находится под большой угрозой в условиях авторитарного режима, особенно тогда, когда он опирается на метафизические и религиозные догмы. Парламентарная демократия слишком легко переносит присущие ей неконструктивность и настроенческие партийные дела на методы отбора и стимулирования своих чиновников. Просвещенная аристократия и монархия, наверное, самое лучшее. Русская Советская республика сделала index librorum prohibitorum. Марксизм, как и механицизм, – церквоподобные образования (Э. Мах).