Проблемы социологии знания

Э. Дюринг, П. Дюгем, Э. Мах и Л. Больцман в отношении механики и физики, Копп – химии, Г. Кантор – истории математики, недавно С. Бугле, подведя итоги, – в отношении социологии[180], Э. Радл – биологических естественных наук[181], Бергсон, Шелер, Грюнбаум – в отношении психологии показали, насколько силен был так называемый технический стимул для применения механических схем к фактам: как в области чистой математики естественно-научные задачи физического применения, в области технологии практически-технические проблемы промышленности, техники оборонительных укреплений, военной и коммуникационной техник, научно-экспериментальной и измерительной техник; в области биологии инициативы селекционеров животных и растений, импульсы со стороны диагностики и терапии заболеваний; в области психологии педагогические и политические потребности в технике направления человеческих душ и управления ими (от основанных на ассоцианистских представлениях экзерциций Игнатия Лойолы, учения Спинозы об аффектах и английской ассоциативной психологии вплоть до современной прикладной психологии и врачебного «психоанализа») – как все эти практически-технические побуждения постоянно и своеобразно, в формально-механическом духе, преобразовывали теоретический образ фактов.

Прагматизм и всякого рода фикционализм, формальный техницизм математики, а также марксистский техницизм, утверждающий примат экономической производственной техники перед наукой[182], не преминули извлечь из этих исторических констатаций мнимые подтверждения собственных теорий и свое оружие. Блестящий физик Больцман даже сформулировал принцип, согласно которому последним доводом в защиту теоретического естествознания является тот, что построенные по его законам «машины работают»; что благодаря ему мы знаем, как вмешиваться в природу, чтобы добиться того, чего мы желаем![183] Даже само мышление – это якобы не более, чем «экспериментирование с образами и знаками» вещей вместо них самих, а «законы мышления» – правила, в конечном счете подтвержденные многими удавшимися, т. е. приведшими к успешным вмешательствам в природу, мыслительными экспериментами с такими знаками, и впоследствии закрепившиеся. Если бы «труд», в действительности, был корнем всякой культуры и науки (как пишет Маркс в «Коммунистическом манифесте»), то это и в самом деле доказывало бы, по крайней мере, одну существенную часть марксистского тезиса[184]. Тогда человек – не «animal rationale», а «homo faber» – и у него не потому есть руки и свободно движущийся большой палец, что он разумен, но он стал разумным потому, что у него были руки, и он сумел «удлинить» эти свои органы до орудий труда, чтобы в дальнейшем по возможности все больше исключать ручной труд из производства; потому что он также додумался в знаках и их сочетаниях сберегать чувственные впечатления и образы представления, в машинах экономить энергию человеческой воли и витального движения – последнее сначала за счет органических энергий до-человеческой природы (земледелия, одомашнивания животных, разведения скота, сжигания древесины), позднее преимущественно за счет неорганических энергий (сил воды, солнечного тепла, электрической энергии и т. д.). Мощное теоретико-познавательное социально-научное мыслительное течение, широко распространенное по всему культурному миру, и в самом деле исторически видело вещи именно так. При этом ситуация не лишена пикантности, поскольку общие противники старого научного рационализма и интеллектуализма, социологические марксисты и позитивисты, с одной стороны, и неромантики всех мастей, с другой стороны, одинаково используют такого рода факты в собственных целях: первые, чтобы показать, что наука имеет дело не с «истиной», ибо ее постижение – прерогатива «более высоких» источников познания (интуиция, диалектика), но лишь с удобством[185]; вторые, чтобы показать то, что утверждал еще Т. Гоббс, а именно: истина состоит не в чем ином как в «однозначном и удобном обозначении фактов»[186]. Я не думаю, что одна из этих интерпретаций с точки зрения социологии знания указанных выше фактов, – действительно, имеющих место быть – заслуживает упоминания как значительная. Однако в не меньшей степени заблуждается и старый научный рационализм, принимающий науку за первооткрывателя самого современного мира и долго склонявшийся к тому, чтобы считать картину мира науки не только истинной и правильной, но и абсолютным образом абсолютных вещей.