Проблемы социологии знания

Мне даже представляется чрезвычайно важным вопрос (правда, его научное решение связано с непреодолимыми в настоящее время препятствиями), не достигло ли население Земли как целое, исходя из существовавших до сих пор принципов, таких масштабов в умножении человеческого рода, которые несоразмерны масштабам роста объема потребления продуктов питания, возможным благодаря прогрессу техники, науки и экономики, и не ведет ли в дальнейшем эта тенденция с неизбежностью к ужасающим, безудержным классовым боям, к тому, что в этих боях погрязнет и сгинет вся духовная культура? Так как, согласно воззрениям современной биологии, каждый вид, а стало быть и человеческий род в целом, проходит в своем развитии через стадии рождения, взросления и смерти (естественное вымирание вида), нельзя исключать того, что человечество достигло в рамках отведенного ему времени биологического существования такой ступени зрелости, когда только принципиальный поворот этоса максим (направляющих инстинктивные потенции размножения и управляющих ими) в направлении от принятого в среднем долга непредотвращения зачатия (соответственно, долга зачатия потомства) к принятому в среднем долгу избегать рождения потомства и особому юридическому обоснованию права зачатия сулит ему дальнейшее процветание и возможный прогресс – в сравнении с вечными порядками ценностей. Я далек от того, чтобы считать этот вопрос разрешимым в настоящее время чисто научными средствами, хотя я не понимаю, почему он когда-нибудь не может стать разрешимым. Я утверждаю только одно: это может быть именно так. Ведь само по себе весьма вероятно, что человечество на каком-то длительном этапе в пределах естественной продолжительности своей родовой жизни обязано будет выбрать в качестве принципа подъема тот самый принцип, который до сих пор был подчинен метафизически совершенно одностороннему (не ложному) принципу молодых народов, – а именно тому, что бытие лучше, чем небытие, – и который ставит участие в продолжении рода (во всех случаях) в зависимость от бремени доказывания особого права; что существует некая перипетия совокупной жизни человечества на этапе зрелости, когда – если она достигнута – лишь поворот в бремени доказывания, т. е. живой этос специального оправдания зачатия (и соответствующие этому этосу институты и санкции) смогут еще гарантировать ему возможный совокупный подъем – в сравнении с объективным порядком ценностей; что, таким образом, вступает в силу принцип санкций, противоположный существовавшему ранее. Действовавшие до сих пор максимы, например, христианских церквей, без всяких церемоний допускают, что одни и те же принципы должны быть всегда и везде благотворны – но ведь это чистый, не проверявшийся никогда предрассудок. Здесь не место вдаваться в технические и институциональные подробности реализации и реализуемости евгенической идеи, обещающей стать в Америке едва ли не новой религией. Слова великого поэта, обращенные к современной Европе: «Уже число ваше – кощунство!»[238], настолько ярко и пластично выражают ощущение жизни и бытия, что, кажется, доходят до первоистоков всех социальных вопросов, проникая в них глубже, чем многие научные исследования их причин.

Читателю будет небезынтересно узнать, какие возражения со стороны приверженцев марксисткой социологии вызвала моя концепция грядущего взаимодополнении западной и азиатской культур знания и принадлежащих им техник, когда с изложенными выше тезисами я выступил на социологическом съезде в Гейдельберге в сентябре 1924 года[239]. Следует упомянуть прежде всего два критических выступления: во-первых, – моего уважаемого друга Рудольфа Гольдшейда, которому я обязан значительным углублением своих представлений о многих социологических проблемах; во-вторых, – Макса Адлера, моего содокладчика.