Проблеск Света

Видящий и его друзья смеются над ним; они говорят ему, что амулет понадобится ему, когда он присоединится к «своему народу» на равнинах.

Балидор борется с самим собой, старается помнить, что не все видящие такие.

Он пытается вспомнить, где он сейчас.

Он делает всё, что в его силах, чтобы вспомнить, кем он постарался стать.

Кто он есть.

Но кто он на самом деле?

Неужели он действительно так изменился?

Он чувствует себя таким же.

Его натура, та его часть, которая имеет значение — она всё та же.

Здесь он всего лишь Бали.

Просто Бали, единственный сын городского пьяницы.

Его отца высмеивают даже среди других грязнокровок. Он пьёт. Он ничего не даёт деревне, кроме карточных долгов, мочи и драк в тавернах. Он не может заботиться о своём ребёнке. Он — грязнокровка, который заставляет других грязнокровок выглядеть плохо. Он — грязнокровка, чья собственная пара оставила его. Его пара бросила его и бросила собственного ребёнка только для того, чтобы уйти от него.

Отец делает вид, что не слышит.

Бали тоже знает, что это неправда.

Он скорбит по отцу.

Он скорбит о нём гораздо больше, чем о себе.

Голос отца становится громче, похожим на медвежий рёв.

— Не отползай от меня! — рычит он. — Ленивый, никчёмный… трус. Что… — невнятно бормочет он. — …какая-то крыса, которая прячется под половицами? Думаешь, скулёж тебе поможет? Ты должен заматереть или умереть, Бали. Если мне придётся убить тебя, чтобы научить этому, клянусь богами, я переломаю каждую проклятую богами кость в твоём теле, чтобы преподать тебе урок…

Звук затихает, а Бали задыхается, изо всех сил стараясь не закричать на старика с кислым дыханием, боль и горе которого почти затмевают разум Балидора.

Он не может чувствовать ничего, кроме тёмных облаков вокруг света своего отца, не может видеть ничего, кроме печали этого мужчины, сокрушительной тяжести в его сердце и aleimi — это больше, чем Балидор может понять в этом возрасте, не говоря уже о том, чтобы найти способ облегчить это.

Он любит его.

Он не любит его.

Он помнит другую его версию.

Смех. Рокочущий, гортанный смех в груди.

Поле, полное цветов.

Там мать Балидора…

Но он не может удержаться за это.

Он не может там оставаться. Он не может остаться.

Даже с ней.

Даже с ней ему невыносимо вспоминать лицо матери…

Глава 6 Попался

…Балидор открыл глаза.

Стараясь дышать, он уставился в изогнутый зелёный потолок.

Он больше не сидел, скрестив ноги, на органическом металле.

Вместо этого он лежал на зелёном металлическом полу. Он уставился вверх, не понимая, как вообще оказался в лежачем положении.

Перед глазами всё затуманилось, накренилось. По его лицу текли слёзы.

Подняв руку, он вытер их ладонью и пальцами, чувствуя неловкость от стыда, который хотел завладеть им из-за такой простой реакции на что-то такое… ну, такое заслуживающее этих слёз.

Обычно он не испытывал стыда за свои эмоции.

Обычно он не испытывал стыда за своё прошлое.

Он больше не ребёнок.

Только ребёнок пытается скрыть, кто он на самом деле.

Только ребёнок уклоняется от чувств — особенно когда это чувство полностью оправдано. Только ребёнок притворяется, будто ему не нужно быть полноценной личностью, подверженной ошибкам; личностью, которой можно причинить боль и разбить сердце; личностью, которая может быть как слабой, так и сильной.

И всё же укор в свой собственный адрес себя сейчас, молчаливый или нет, не уменьшал стыда, который он испытывал.

Стараясь отбросить воспоминания о лице отца, Балидор сел.

Сделав это, он поймал себя на том, что ищет её глазами.

Касс прислонялась к тёмно-зелёной металлической стене примерно там же, где он её оставил.

Эта твёрдая, почерневшая структура в её сердце оставалась на прежнем месте, дразня его своими холодными, похожими на металл кольцами, которые душили её свет.

Однако её глаза выглядели по-другому.

Её лицо выглядело по-другому.

Сначала Балидор не мог понять, что означают эти различия, но видел их. Он видел их и машинально потянулся к ней своим светом.

Она вздрогнула, когда он это сделал, но не приблизилась к нему.

Он видел, как её глаза закрылись, лицо напряглось, но боль в её выражении выглядела настоящей, и не только от контакта с ним.

Он не видел отвращения. И это был не гнев.

Она выглядела по-настоящему опечаленной.

Более того, то, что он чувствовал в её свете, говорило ему, что печаль адресовалась не только ей самой.

При взгляде на неё его сердце раскрылось ещё сильнее.

И это не было просчитанным ходом.

— Касс… — его голос прозвучал тихо, почти шёпотом.

Балидор не знал, что сказал бы дальше.

Ему так и не представилось шанса узнать, что дальше слетело бы с его губ, инстинктивно или нет, честно или нет.

Прежде чем он успел продолжить, раздался голос.

Он эхом отразился в другом конце комнаты, такой громкий после тишины между ним и Касс, что Балидор чуть не выпрыгнул из собственной шкуры.

— ‘Дори! — произнёс он.

Голос был не просто громким.

Он также был резким.

Такого холодного и жёсткого тона Балидор никогда не слышал от этого конкретного мужчины.