Проблески золотого детства

И в первый раз в моей жизни я удивился, потому что я был там. чтобы встретить не поэта, а политика. Я встретил поэта.

Джавахарлал не был политиком. И, конечно же, он не мог воплотить свои мечты в реальность. «Конечно же», потому что поэты всегда терпят неудачу. Даже в поэзии они терпят поражение. Они обречены на это, потому что они стремятся к звездам. Они не могут быть удовлетворены маленьким, конечным. Они хотят, чтобы все небо принадлежало им.

Все это меня совершенно смутило. Даже Джавахарлал мог видеть это, и он сказал: «Что случилось? Кажется, что мальчик шокирован».

Масто, даже не посмотрев на меня, сказал: «Я знаю этого мальчика. Вот почему я привел его сюда. Фактически, если бы это было в моей воле, я бы привел тебя к нему».

Теперь Джавахарлал был шокирован. Но он был человек огромной культуры. Он взглянул на меня снова, чтобы понять значение слов Масто. Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, и затем оба рассмеялись. И он смеялся не как старик; но как ребенок. И он был очень красив, я и говорю это не просто так, потому что я видел тысячи прекрасных людей, но я могу сказать без преувеличения, что он был из них самым прекрасным и не только телом.

Это странно: мы говорили о поэзии, а Морарджи ждал снаружи. Мы говорили о медитации, а Морарджи ждал снаружи. Я все еще могу видеть эту сцену он, должно быть, курил. Фактически, в этот день и началась наша вражда. Конечно, не с моей стороны, я не имею ничего против него. Все, что его заботит - это просто глупо, недостойно быть против этого. Да, иногда над ним хороню посмеяться. Вот что я делал с его именем и с его уринотерапией - когда вы пьете свою мочу. Он в Америке проповедовал это. Никто не стал его спрашивать: пьет ли он свою мочу или чью-то еще — потому что, когда человек пьет мочу, это достаточное свидетельство того, что он выжил из ума. Так что теперь он может пить что угодно. А он был там и проповедовал.

В этот день он стал моим врагом, но я этого не знал. Это произошло из-за того, что он ждал полтора часа. Должно быть, он узнал это от секретаря, спрашивая: «Кто этот мальчик? И почему его представляют премьер-министру? С какой целью? И почему в этом заинтересован Масто Баба?»

Конечно, если вы сидите полтора часа вам нужно о чем-то поговорить. Я могу это понять, но ему это трудно было проглотить. Это было тяжело, но еще тяжелее было ему проглотить то, что он увидел — когда Джавахарлал вышел на крыльцо, просто чтобы сказать «до свиданья» двадцатилетнему парню. В это мгновение он увидел, что премьер-министр говорил не с Масто Бабой, но с этим странным, неизвестным мальчиком в деревянных сандалиях, создающих шум на всей прекрасной мраморной веранде. А у меня были длинные волосы и странная одежда, которую я сшил сам, потому что тогда моих саньясинов, которые сейчас шьют одежду, не было. Не было никого…

Я сшил очень простую длинную робу, в которой было только две прорези для рук, чтобы действовать руками, когда вам нужно, и прятать их, когда не нужно. Я сделал ее сам. В ней не было ничего художественного нужно было только сшить два куска материи по сторонам и прорезать маленькую дырку для шеи.

Масто она нравилась. Поэтому он попросил кого-то сшить и ему такую же.

Я сказал ему: «Ты должен был попросить меня».

Он сказал: «Нет, это было бы слишком. Я бы не смог использовать ее, потому что я скорее хранил бы ее».

Мы вышли из дома, который позже стал известен как «Тримурти». Теперь это музей Джавахарлала Неру. Он был в самом деле велик, и ему не нужно было выходить на крыльцо, чтобы проводить молодого парня и стоять там до тех пор, пока машина не уедет.

И на все это смотрел этот бедняга, Морарджи Десаи. Он - персонаж из мультфильма, но этот персонаж стал моим врагом на всю жизнь. Хотя он никак не мог мне повредить, он пытался, я должен об этом сказать.

Сколько времени?

«Восемь двадцать. Ошо».

Еще десять минут и мне надо идти.

БЕСЕДА СОРОКОВАЯ

Я стою, я имею в виду в моей памяти, я стою с Масто. Конечно, нет никого, с кем бы я хотел стоять. После Масто все выглядят бедными, так и должно быть.

Этот человек был в самом деле богатым в каждой клеточке своего существа, в каждой точке своих отношений, которые он понемногу мне раскрывал. Он никогда не представлял мне целое, это было невозможно. Я торопился делать то, что я называю неделание. Он торопился делать то, что он называл ответственностью по отношению ко мне, как он обещал Пагал Бабе. Мы оба спешили, потому что он хотел открыть мне все свои отношения. Выли также и другие причины.

Он был традиционный саньясин — по крайне мере на поверхности, но я знал его внутри. Он был нетрадиционен, но только изображал это, потому что этого хотели люди. И только сегодня я могу понять, как сильно он страдал. Я никогда так не страдал, потому что я просто отказывался притворяться.

Вы не можете поверить, но тысяча людей ожидали от меня что-то ими придуманное. Я не имел с этим ничего общего. Индуисты, среди миллионов моих последователей, — я говорю о днях, когда я начал свою работу — они верили, что я - Кальки, аватара, последний.