Пробный шар

Вокзал. Суета. Переполненный перрон. Веселые компании уезжающих, пьяные и нищие… Старушки-торговки, буквально пристающие к пассажирам: "Водочки не желаете? Пивко свежее". "Пирожки с пылу, с жару!" Вдоль длинного состава, издалека, идет Марина. Вот она останавливается возле одного из проводников, проверяющего билеты, что-то говорит ему. Он что-то отвечает. Она опять что-то говорит. Он отрицательно качает головой. Марина идет к следующему — там повторяется та же сцена. Она идет к следующему… Вагон в хвосте поезда — как после бомбежки. Выбитые стекла, облупленная краска, железо во вмятинах… Внутри — никого. Вероятно, его прицепили, чтобы перегнать на ремонт — или на свалку. Но дверь его почему-то открыта, и на полу тамбура сидит, потягивая пивко, молодой парень в железнодорожной форме. — Мне обязательно надо уехать этим поездом в Москву, — останавливаясь у этой двери, затверженно произносит Марина. Парень удивленно опускает руку с бутылкой. — Так мест же полно… сунь любому… — У меня не хватает денег. Парень легко, точным движением встает. — Сколько дашь? — Семьдесят. Он присвистывает разочарованно. — У меня только полтораста, и мне нужно вернуться сегодня же, — произносит Марина, — но это уже не вполне она. Зомби, из последних сил выполняющий неведомо чей приказ. Парень разглядывает ее некоторое время. — А садись! — вдруг азартно говорит он.

За окном купе проводника уплывают назад последние городские дома, начинаются пустыри, переходящие в пустоши. Снега, снега… Бьет колесами в разболтанные рельсы тяжелый состав. — Случилось чего? — спрашивает парень Марину. Она молчит. Остановившиеся тусклые глаза, мертвое лицо. Сумку с плеча она так и не сняла. Только пальто расстегнула — и сидит, чуть покачиваясь вперед-назад. — Слушай, нам три часа ехать, — говорит парень, пересаживаясь к ней поближе. — Так молчать и будем? Марина молчит. — Ну ты даешь, — говорит проводник. — Как хоть звать-то тебя? Марина молчит. Кажется, ее просто-напросто здесь нет — высохшая, покинутая душой оболочка. Парню не по себе. Он достает из-под столика початую бутылку водки, из шкафчика — пару стаканов. — Погреемся? — Спасибо, — говорит Марина едва слышно, — я не буду. — Н-ну, как знаешь. А я погреюсь, — парень наливает себе полстакана и выпивает неторопливо, с удовольствием. Крякает. Придвигается к Марине еще ближе, обнимает за плечи. — И тебя погрею. Ты ж замерзнешь, у нас не топят… — Не нужно, — устало говорит Марина, — пожалуйста, не нужно. — Нужно, — с ласковой настойчивостью говорит парень. — Ты сама не понимаешь, как это нужно. На себя-то посмотри! Тебе это нужно больше, чем мне! — Не нужно… — Слушай, а я тогда с тебя денег не возьму! — Возьмите лучше деньги… Стучат колеса. Летит за окном хмурый зимний день. Поля, поля, заснеженные полустанки, вросшие в измученную землю черные, перекошенные лачуги тонущих в снегу деревень, белые мохнатые провода… И голос Марины: усталый, безнадежный, и непонятно, к чему — к тому ли, что, возможно, происходит невидимо для нас в купе, или к тому, что мелькает за окном — относится ее монотонное: — Мне это не нужно… Мне это не нужно… Мне это не нужно…

Москва, площадь Трех вокзалов — суетливая, заваленная снегом. Марина почти бежит. Уже начинает смеркаться, короткий зимний день на излете. Улица близ Министерства обороны. Марина растерянно озирается, потом, по-прежнему почти бегом, бросается куда-то дальше — наискось через улицу.

Длинный, унылый коридор, битком набитый людьми. Мужчины и женщины, военные и гражданские… Так, наверное, в сталинские времена выглядели очереди родственников арестованных, ждущих хоть какой-то весточки о родных… В свете газосветных ламп все кажутся покойниками. Марина пытается пройти, рвется куда-то вперед, протискивается — ее не пускают. Сквозь сдержанный, слитный и смиренный гул голосов не слышно, что ей втолковывают, и не слышно, что она отвечает. Какая-то сердобольная бабулька наклоняется к ней поближе, взяв под локоток: — Да что ты, милая! Мы тут неделями сидим только чтоб на прием записаться! — Я не могу! — визжит Марина, вырывая локоть. — Я должна сегодня! Я должна к ночи вернуться домой! Он же с ума сойдет, если я не вернусь!! Пустите, пустите!! Ее хватают — она начинает биться всерьез. Ну, тогда и за нее принимаются всерьез.