Пробудись, железо!

– Я так не думаю, – ответил Диего, в прошлом книгочей и знаток Правды. – Идальго положено приговаривать к смерти лишь за преступления против короны – а на Его Величество мы не покушались. Значит, смерти не подлежим. Хоть какой-то прок от нашего дворянства.

– А рыцарского звания нас теперь лишат, – закончил за него Роберто.

Раньше мне доводилось видеть Казнь чести, когда знатный человек, приговорённый к наказанию, лишался рыцарского достоинства. На площади столицы возвели эшафот, и двое сыновей сеньора, виновные в убийстве, взошли на него в полном рыцарском облачении. Слуги короля поставили осуждённых на колени и один за другим сорвали с них знаки отличия, всякий раз спрашивая, узнаёт ли король этих людей. И король, восседая на троне, всякий раз отвечал: «Нет, я не узнаю этих людей». В конце щиты с фамильным гербом перевернули вверх ногами и подняли на шестах так, чтобы притихшая толпа могла видеть их. Хор грянул поминальную песнь о двух умерших рыцарях, и под его звуки бывшие кабальеро понуро сошли с эшафота и растворились в толпе.

Я мысленно содрогнулся, вспомнив позорную казнь. И, полагаю, не я один.

– Лишат, как пить дать, – кивнул Диего. – И сошлют с Острова.

В комнате повисло тяжёлое молчание. Нарушил его Хосе – слуга дона Рикардо. Десятник нанял его в лучшие времена и уже давным-давно не мог платить, но Хосе крепко привязался к своему господину, из слуги сделавшись другом. Он повсюду сопровождал дона Рикардо. Повеса и гуляка, он был, однако, далеко не глупым и весьма надёжным человеком.

– Нам, господа, горевать не приходится, – сказал Хосе. – Мы теперь можем спокойно отправиться на Материк.

– И что там?

– Мавры. И жизнь там – не чета здешней. Постоянные стычки и сражения со всеми подряд – а чего ещё нужно рыцарю? Нас охотно примут в войска Дальних земель Его Величества, там лишних людей не бывает. И грабить там никто не запретит – право победителя на военную добычу неоспоримо.

– Это не твоего ума дело, мужлан! – вспыхнул Роберто. – Нас лишат рыцарской чести – ты что, не понял?

– Выбирай слова, сударь! – выпрямился Хосе. – Я не ношу рыцарских шпор, но мечом опоясан! Мой род не уступит твоему ни в древности, ни в заслугах! И за оскорбление я готов взыскать на поединке!

– Замолчите оба, – дон Рикардо сердито оборвал завязавшуюся ссору, – и послушайте, что скажу вам я.

Десятник встал, зачерпнул вина и залпом осушил кружку.

– Если кого-то из вас тревожит поругание его высокородной спеси, – устало заговорил он, – так мы его уже перенесли и переносим поныне. Сколько лет рыцари нищенствуют на королевской службе – столько терпят унижение. Избави бог задуматься об этом! Начав однажды, впредь не уймёшься. А Хосе прав – мы перестанем быть рыцарями, но останемся воинами. А воины на Материке нужны королю.

За окном забрезжило серое утро. Беда минувшей ночи уходила в прошлое, беда грядущего дня ещё не пришла. Все были утомлены, но уснуть не смог бы никто, кроме не ходившего с нами Хосе. Прежде чем завалиться на лавку, он сказал мне:

– Право, сеньор, не понимаю, как вы до сих пор сами не собрались на Материк! Здесь таким, как мы с вами, делать нечего. Верно говорят люди, что, когда нет удачи, несчастье помогает!

1. Идальго пашет землю

На Острове немного найдётся населённых мест, откуда бы не было видно море. Оно столь же обычно для островитян, как земля под ногами и небо над головой. Море живёт бок о бок с людьми от рождения до могилы, шумит за окнами, зовёт к причалам, ласково шепчет летними ночами, негодует во время зимних бурь. Даже если подняться на склоны гор, что вздымаются вдали от побережья, и оглядеться вокруг, синева где-то у горизонта напомнит, что величественная земля Исла-де-Эстрелла лежит среди пространства ещё более величественного. Островитяне мнят себя хозяевами морей – но в то же время не забывают, насколько мал среди Великого моря их собственный дом.

Там же, где моря не видно – в долинах Южного удела, в тени хребта Сьерра-де-Эстатуа, – о бескрайнем море напоминает разве что налетающий временами солёный ветер.

Где море – там всегда кипит жизнь, редкая бухта не населена, редкая часть побережья не бугрится крышами хотя бы рыбацких домиков. Но Южный удел стоит особняком. В нём нет выхода к морю. Его холмы вблизи побережья становятся круче, над ними поднимаются проросшие из недр каменные столпы. Чем ближе к берегу, тем чаще столпы – это уже не разрозненные утёсы, а исполинская щетина. Над морем она сходится в сплошную стену, чтобы оборваться вниз отвесными скалами, за которыми, дальше кромки прибоя, море пенит несметное множество больших и малых рифов – некогда морское дно не отставало от суши, вытягивая наверх острые каменные пальцы. Приблизиться к берегу в таких местах – верная погибель для всякого судна.