Пробуждение

Шли годы, и Карпунцов понемногу смирился с действительностью. Выше головы не прыгнешь. Может, и нет никакого спасения от этой летаргии. Берет человека за шкирку, выхватывает из толпы и бросает в пучину безвременья. А почему судьба именно этого выхватила, а не другого, одному Богу известно. Вроде и жив человек, а что это за жизнь, если подумать. Кормят-поят через всякие трубочки или даже впрыскивают, аж передергивает, если представить себе, тело обтирают салфетками да полотенчиками влажными. Лучше и не думать о таком. А жизнь свое берет, дети растут, с «северов» вернулись, на родине жены, в Подольске, осели. Новые дела, новые заботы, новые радости. А Лешка? Ну, жалко его, беднягу, но разве жалостью беде этой поможешь? Только расстраиваешься, когда в больницу к нему попадаешь. И Виктор, хоть в душе упрекал себя, постепенно стал все реже бывать у брата. Даже когда к матери с отцом в Меженск ездил, старался найти подходящий предлог, чтоб их к Лешке не сопровождать.

Казалось, что братишка будет спать вечно. Они все помрут, вон батя уже ушел, не дождался, а Лешка так и будет лежать, молодой, двадцатипятилетний, не стареющий. Точно деревце вечнозеленое на фоне осеннего опадающего леса.

И вот случилось то, на что надеяться перестали. Только мама наверняка верила, а остальные… А что остальные? Желали, конечно, но разуверились, похоже, все. Виктор уж точно.

– Что ты молчишь? – Голос сестры властно вторгся в голову Карпунцова и разметал по сторонам воспоминания словно бусинки. – Витя, приезжай! Одна я и не знаю, что делать. Тёма тут не помощник, без тебя не решусь маме рассказать, духа не хватит. Приезжай, умоляю тебя.

– А как же с работой? Завтра праздники кончаются. Меня могут не отпустить, сейчас заказ крупный к нам пришел. – Карпунцов говорил, а в душе сам стыдился того, что произносит: одно оправдание, что растерялся, не знает, как поступить.

– Витя, а что, нельзя отпроситься? Ну, за свой счет возьми. Как могут не отпустить? – В голосе Людмилы чуть заметно зазвучали нотки слез. – Давай я с Померанцевым Иваном Петровичем, это главврач, поговорю. Они телеграмму вышлют, чтобы тебя отпустили. Вить, ты когда приедешь? От Москвы ведь всего ночь и еще немножко на поезде.

– Люда, ты все деньги на телефон потратишь. Это ж межгород! – Виктор решил, что сейчас самое лучшее – взять паузу, хоть короткую, но лишь бы иметь возможность подумать. – Завтра еще выходной. Я только двенадцатого смогу с начальством поговорить.

– Вот двенадцатого вечером и выезжай! А телеграмму тебе я завтра организую из клиники. Во вторник утром приедешь, и к маме сразу надо будет, в тот же день.

– Подожди, а Лешку я не увижу, что ли? К нему не пускают?

– Да увидишь, конечно. Я, правда, не знаю, как во вторник будет. Померанцев, ну врач этот, уже сообщил в Москву, в институт их главный, и в Питер, где Лешка лежал. Наверное, отовсюду приедут. Ладно, Витек, денег и вправду немало за межгород вылетает, давай тогда, пока. Ты мне сам позвони, хорошо? Завтра звони или в понедельник, как только решится у тебя. На сотовый звони, если дома нас не будет. Тут у меня сделка по квартире у клиентки одной сейчас. Надо, чтоб не сорвалась, деньги неплохие, поэтому я бегаю вовсю.

Попрощавшись с сестрой, Виктор поднял глаза и только сейчас заметил подошедшую во время разговора Нину. Глаза у жены округлились, а сама она нервно перебирала в руках кухонное полотенце:

– Алексей проснулся?! Это что, правда?!

Виктор в ответ лишь утвердительно покачал головой. Он почувствовал себя полностью обессиленным: не хотелось ни говорить, ни вставать с кресла. Нина, видимо, поняла состояние мужа, молча наклонилась к телефонному аппарату, который Виктор опустил на пол рядом с креслом, подхватила его и понесла в прихожую.

Карпунцов прикрыл глаза. Перед ними закрутилась уже поблекшая позднеиюльская зелень, летнее небо над головой с медленно плывущими островками легких кружевных облачков, за которыми хочется наблюдать долго-долго, аж до конца жизни. Хотя о каком конце жизни можно думать, когда тебе всего лишь пятнадцать лет или около того. Лежишь на разогретом солнцем песчаном берегу Меженки, смотришь на облачка и мечтаешь о чем-нибудь светлом, чистом, манящем к себе.

Как оно все тогда случилось? Мишка Поливанов, да, да, конечно, Мишка, других рядом не было, истошно закричал над самым ухом:

– Витюха, Лешка твой тонет!

И сам, не дожидаясь никого, первым бросился в прохладную даже в самый жаркий день от бьющих по берегам ключей Меженку.