Пробуждение

Много местных лавочников, сыновей извозо-промышленников и подрядчиков воспылали любовью к слесарному и токарному делу и теперь в поте лица трудятся над снарядами и минами, предпочитая иметь с ними дело здесь, в тылу, чем на фронте. Некоторые зятья фабрикантов работают не покладая рук над обеспечением раненых и больных солдат и офицеров.

18 ноября

Сегодня представлялся командиру 199-го запасного батальона полковнику Смирнову. В канцелярии я застал пришедшего раньше меня Речникова и двух незнакомых прапорщиков. Только теперь я увидел, что забыл надеть шпоры, порядочно надоевшие мне. Я снял их на другой день по приезде домой. Пожалел. Но что поделаешь! Писаря в канцелярии перед кабинетом командира батальона неохотно встали при нашем входе. Ни один из нас не знал, что нужно сказать, и писаря, постояв несколько мгновений, опустились на свои табуреты и снова погрузились в бумаги.

Энергичный прапорщик, отрекомендовавшийся адъютантом, узнал наши фамилии и пошел докладывать полковнику. Первым идти представляться выпало на долю незнакомого прапорщика в пенсне, по фамилии Стышнев. Через пару минут он вылетел из кабинета красный и потный. Адъютант вызвал Речникова. Тот, отважно звеня шпорами, скрылся за дверью.

Только теперь Стышнев обрел дар речи: «Господа, снимайте шпоры. Полковник при виде их приходит в раж». Я вздохнул с облегчением, второй незнакомый прапорщик отчаянными усилиями пытался освободиться от шпор. Открылась дверь кабинета. Красный, взъерошенный, с обвисшими усами, вышел Речников, а адъютант провозгласил мою фамилию. Я вошел в кабинет полковника, небольшую комнату, скудно меблированную. Невысокий, краснолицый, толстый и седобородый полковник стоял посреди комнаты. Слегка дрожащим от непривычки голосом я произнес давно вытверженный рапорт. Полковник, посмотрев на мои сапоги, недовольным голосом поздоровался. Я стоически ожидал распеканции, так как по сведениям прапорщиков, ранее побывавших в батальоне, уже знал, что полковник Смирнов любит распекать за дело и без дела. 

— У вас, прапорщик, есть шпоры?

— Так точно, господин полковник!

— Где они?

— В чемодане, господин полковник.

— Почему?

— Прошу прощения, господин полковник, я не знал, что должен явиться к вам при шпорах.

— Вот и хорошо, что они у вас в чемодане. Будете командовать ротой — тогда и шпоры наденете. А пока потрудитесь, прапорщик, шпоры не носить.

Последнюю фразу он почти прокричал. Но еще раз взглянув на мои сапоги, лишенные всяких украшений, сказал уже почти милостиво:

— Можете идти, прапорщик!

Сделав налево кругом, щелкнув каблуками и дав ногу — пригодилась артиллерийская выучка — я с победоносным видом вышел в канцелярию, и тут же в кабинет вошел последний прапорщик, я услышал его фамилию — Ращис.

— Ну как? — встретили меня Речников и Стышнев.

— Да все в порядке, — небрежно отвечал я. — Полковник очень милый человек.

Они с недоверием посмотрели на меня.

В это время дверь кабинета раскрылась, и из нее бомбой вылетел Ращис, хотя и без шпор, но красный и распаренный. В кабинете бушевал полковник. Дико взглянув на нас, Ращис снова вошел в кабинет, а через мгновение, окончательно взмокший, вылетел оттуда.

Не сговариваясь, мы дружно пошли к выходу, надели шинели и вышли во двор, где нас догнал адъютант.

— Господа! Получите назначение. Приказ будет отдан сегодня.

Оказывается, Ращис, отдавая рапорт, приложил руку к виску, забыв о том, что он без головного убора.

Тут полковник и взял его в оборот:

— К пустой голове руку не прикладывают, устава не знаете, чему вас учили... — и пошел и пошел. — Выйдите вон, прапорщик. Представьтесь еще раз.

Таково была наше первое знакомство с командиром запасного батальона. 

Декабрь

Несколько дней, как я — младший офицер третьей роты. Народу в ней мало — только кадры, маршевиков нет. Кадры обучены хорошо. Командир роты бывает в ней редко. Всеми делами вертит фельдфебель Колдобаев, умный, смекалистый мужик лет под сорок. Пытался в первые дни принимать мою шинель и подавать ее. Я решительно отклонил его услуги, сказав, что люблю это делать сам. Тогда фельдфебель завел разговор о стрельбе. Он оказался сибиряком, охотником, что, к слову сказать, не вязалось с его внешним видом богатого деревенского хозяина. Уверял, что попадал белке в глаз. Предложил мне пострелять дробинкой, меня это соблазнило, так как дробинкой я еще никогда не стрелял. Колдобаев взялся показать мне эту премудрость, стреляя в гривенник на десять шагов. Нужно сказать, что стрелял он прекрасно: после каждого выстрела гривенник со звоном летел на пол.

Моя проба оказалась неудачной, я попал в монету только с третьего выстрела. Помня, что у меня обнаружились способности к стрельбе, я сказал Колдобаеву, что через три дня думаю от него не отстать. За эти дни я сделал около сотни выстрелов. Фельдфебель тоже тренировался.