Пробуждение

— Ну, Серый, я от тебя этого не ожидал, — сказал Дронов и бросил мел и тряпку. — Придется поговорить, ты меня знаешь!

Злой и обескураженный неудавшейся выходкой, он вернулся за свою парту и гневно посмотрел на Шульгина.

— Сейчас я позвоню Коту, — прищурил он глаза.

— Что же вы, друзья? Напоследок решили меня обмануть? — спросила Маргарита Никаноровна. Она поднялась со стула и оглядела класс. Отошла к стене у окна и стала смотреть на улицу. А Шульгин разглядывал злое лицо Дронова, который грозил ему кулаками. Но тут к Дронову подошел Зимичев и внушительно сказал:

— Если подумать, спрячь кулак, сукин сын. И больше не показывай. Иначе я тебе сам покажу. Тебе и твоей драной полудохлой кошке, которую ты почему-то называешь «Кот». — И он поднес к лицу Дронова чугунный кулак величиной с двухпудовую гирю.

Класс зашумел, задвигался. Послышались голоса:

— Правильно, Зима, надоело…

— Не трусь, Дрон, чуть что — я рядом…

— Что, спокойная жизнь надоела? — спросил маленький Миша Плахов.

— Ты, видно, опсихел? — обиделся Дронов. Грозное выражение лица тут же рухнуло, и на его обломках расцвела улыбочка. Но стоило Зимичеву отойти, как соки, питавшие улыбочку, быстро истощились, и Дронов с поглупевшим от злобы лицом стал что-то говорить Жаворонкову. Тот слушал и кивал. А потом внятно сказал:

— Только мороженое. Шампанское — Шульгину!..

Мальчик, встаньте

Утром следующего дня Витковская прямо с порога направилась к Шульгину и спросила:

— Как дела?

Она ждала, что Шульгин скажет «хорошо», и уже приготовилась похвалить его, уже улыбка озарила изнутри ее синие глаза, но заметила, что Шульгин с замешательством посмотрел на нее, а потому снова спросила:

— Как дела, Сережа?

— Понимаешь, я не могу пойти. В больницу надо, сосед заболел, а у него никого нет.

— Я так и знала, — сказала она. — Ты всегда был ненадежным, Шульгин. И безответственным, — махнула она рукой. — Но я думала, что в тебе это временно… Что я теперь скажу Евгении Викентьевне?

— О, это уже запрещенный прием! — подскочил к ней Достанко. — Мы на такие штуки не договаривались.

— Отстань, Коля, ты глупости мелешь… Но даже Евгения Викентьевна тут ни при чем, она это переживет. Это тебе, Шульгин, нужно, одному тебе и никому больше.

— Говорят же, сосед заболел, — сказал Достанко.

— Ну и что? Вместе и сходим к твоему соседу. А потом — сразу на репетицию. Ну, опоздаем чуть-чуть, Евгения Викентьевна поймет.

Шульгин повертел головой. Витковская вспыхнула, и уже слезы на глазах. Уже на ресницах дрожат — вот-вот хлынут по щекам. Передернула плечиками, отвернулась и села за парту. Руки уперла в подбородок и смотрит на доску.

Наполеоны сразу о чем-то заговорили, окружили Шульгина, заобещали, куда-то заприглашали.

Шульгин потоптался. Вздохнул. Подошел к Витковской.

— Ты не сердись, пожалуйста, я действительно не могу.

— Ладно уж, прости, побеспокоила… Думала, понравились ребята в ансамбле, и партнерша Наташа такая девочка хорошая… Ну, пожалуйста, голубчик, давай вместе подумаем, как тут сделать? В какой он больнице?

— В Куйбышевской.

— Вот и прекрасно! После школы сразу и зайдем. А потом — во дворец.

— Я подумаю, — сказал Шульгин.

— Подумай, Сережа, и ты убедишься, что все это можно сделать.

Прозвенел звонок.

— Связался ты с этими артистами, — сказал Достанко. — У них в реквизите все — от слез до кулаков.

Шульгин ничего не ответил. Медленно прошагал к своей последней парте.

В класс вошла тоненькая светловолосая девушка в больших очках. Голубая кофточка и темная юбка с пуговицами до самого низа плотно обтягивали ее грудь и бедра. Казалось, она только что сошла с демонстрационного ковра Дома мод. В руке она держала учебный журнал, и было видно, как дрожала оттопырившаяся обложка.

Девушка остановилась у двери, словно не решаясь пройти дальше. Настороженно вгляделась в ребят. Казалось, она не знает, то ли пройти в сторону, то ли уйти совсем.

Шульгин догадался, что это и есть новая учительница математики, которая заменит Маргариту Никаноровну.

Все встали из-за парт и пристально разглядывали ее, а Достанко громко сказал:

— Ты ошиблась, девочка. Это восьмой «А».

— Вот и славно, — улыбнулась она. — Как раз он мне и нужен.

Эти слова будто придали ей решительности. Она подошла к столу, положила журнал. Поздоровалась и попросила садиться. Не говоря ни слова, повернулась и стала смотреть на улицу.

Ничего особенного там не было. Как всегда, шли машины, падал снег, а на карнизе пятого этажа дома на противоположной стороне унылым рядком сидели голуби.

— Ну, братва, пропал, — тихо сказал Ионин и скомкал приготовленные для футбола листки. — Она из меня Лобачевского захочет сделать, а я и таблицу умножения не знаю.

— Пусть только попробует, — сказал Достанко. — И сама не заметит, как однажды на кактус сядет.

Все, кто это слышал, вздохнули. А учительница выдержала психологическую паузу и решила, что больше молчать нельзя.

Повернулась к классу и произнесла:

— Я рада, что вы умеете молчать. Значит, умеете и слушать.

— Тронную речь приготовила, — шепнул Поярков.