Пробуждение

— Ах, мерзавцы! Кучей на одного! — закричала Витковская и сама кинулась на помощь. За ней последовал Валерий. Он толкнул в спину ближайшего парня, и тот, потеряв равновесие, ткнулся в стену. Витковская сорвала с головы другого парня шапку и стала хлестать ею по лицу. Шульгин, увидев, что пришла неожиданная подмога, сам перешел в атаку, и вскоре вся тройка, возглавляемая Обносовым, позорно выскочила на улицу и помчалась по проезжей части. Один из парней чуть не угодил под грузовую машину, — завизжали тормоза, шофер успел свернуть в сторону.

— Ну, шпана, допрыгаетесь! — заорал он на Шульгина и Витковскую и погрозил в открытое окно кулаком. Взревел мотор, машина поехала дальше.

Несколько секунд все трое следили за красным огоньком под кузовом машины. Когда он скрылся вдали, Витковская повернулась к Шульгину:

— Какой ты молодец, что проучил этого болвана! И мы с Валерием не оплошали, правда?.. Ой, у тебя кровь!

— Пустяк, — сказал Шульгин, вытирая ладонью губы. — Это он сразу мне, а потом они мало попадали.

Витковская достала из кармана платок и сама приложила его к губам Шульгина. Улыбнулась и произнесла:

— Оказывается, ты не только быстро бегаешь, Сережа, но еще умеешь и постоять за себя.

Шульгин посмотрел на Валерия и пожал плечами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Давно, во время войны

Если бы можно было одним словом охарактеризовать жизнь нашего героя в последние два месяца, то, наверное, этим словом было бы «подготовка». Шульгин готовился к первым экзаменам. Готовился к первому концерту. И конечно же, не забывая о своем соседе, готовился навестить его в больнице.

От родителей он знал, что Анатолию Дмитриевичу сделали операцию, но здоровье его по-прежнему «висит на волоске» — лечиться нужно было раньше…

Итак, Шульгин постоянно к чему-то готовился и был постоянно чем-то занят. Однако, возвращаясь с Витковской и ее партнером после занятий в ансамбле, он замечал, что время не стоит на месте, что весна медленно переходит в лето, что на деревьях появились нежно-зеленые листья и что старый асфальт на тротуарах пучится, трескается от бьющей из-под него травы.

— Ты любишь, Сережа, весну? — радостно спрашивала Витковская.

— Ага, — отвечал Шульгин. — Но зиму — больше.

— Почему это?

— Комаров нет, — отвечал Шульгин. — И мухи не летают…

Витковская слушала его и смотрела на Валерия. И в глазах ее поселялись бесенята. Через секунду и Витковская и ее партнер начинали хохотать, а Шульгин молча поглядывал на них и удивлялся: в чем это они нашли столько смешного?..

В школе он по-прежнему больше всего молчал. Его не пугали ни предстоящие экзамены, ни повышенная строгость учителей. Наполеоны к нему заметно охладели. Теперь они чаще говорили о билетах и последнем звонке и совсем редко — о кактусах, мотоциклах и фотоаппаратах. Они никуда не приглашали его, не звонили, словно бы он совершенно перестал существовать.

Это не только не огорчило его, но даже обрадовало — не нужно было тратить время по пустякам.

Приходя домой, он по-прежнему с глубокой нежностью поглядывал на диван. Но теперь все реже удавалось ему нырнуть под одеяло — некогда…

Как-то вечером, когда он все-таки выбрал свободную минуту и метнулся к дивану, вошел отец. Присел рядом и сказал:

— Был у соседа. Ему полегчало. Завтра можешь и ты сходить — он просил…

— Я давно хочу, — сказал Сергей и даже разволновался.

На следующий день после занятий Шульгин приехал в больницу.

Дежурная медсестра выдала ему халат и проводила в палату.

Анатолий Дмитриевич лежал у окна. Улыбнулся и прикрыл глаза. Обрадовался. Его руки теребили розоватую крахмальную простыню. Забинтованная голова глубоко утопала в подушке.

Палата была большая. Кроме Анатолия Дмитриевича здесь лежали еще семеро.

— Сестричка, — простонал у стены толстый мужчина, — принеси, пожалуйста, воды. Меня жажда мучает.

— Никакой воды, — быстро сказала медсестра и подошла к больному. — Вы и так злоупотребляете… И вас прошу, товарищи: не поите его, это может плохо кончиться, — вот я и поильник у него заберу, — она подняла с тумбочки белую чашку с носиком, как у чайника.

— Я буду главному жаловаться, — простонал толстяк. Его руки в нетерпении полезли по одеялу на гору живота, он пытался сцепить пальцы и не мог.

— Жалуйтесь, — сказала медсестра и вышла.

Шульгин присел на табуретку рядом с Анатолием Дмитриевичем.

— Как вы себя чувствуете?

— Как на собственных похоронах… Врачи этого не говорят, а я точно знаю — долго не протяну. Я рад, что ты пришел, ты сядь поближе.

Он поморщился от боли. Прикрыл глаза и стал говорить так тихо, что Шульгин еле разбирал слова. Шевелились только губы. Его помертвевшее лицо почти не участвовало в разговоре, оставаясь восково-неподвижным.

— Пить, — попросил толстый мужчина.