Пробуждение

– Ты на таблетках? – спросила вдруг Анна.

Я взглянула на нее с удивлением. Я не сразу ответила, пытаясь понять, зачем ей это знать. Раньше такое называлось личным вопросом.

– Уже нет, – сказала я.

– Я тоже, – сообщила она хмуро. – Не знаю никого, кто их еще принимает. У меня от них тромб в ноге, а у тебя?

Ее щека была испачкана, розовый макияж потек на жаре и напоминал деготь.

– У меня испортилось зрение, – сказала я. – Все так размылось. Мне сказали, через пару месяцев все пройдет, но не прошло.

Это было как замазать глаза вазелином, но я не стала этого говорить.

Анна кивнула; она дергала сорняки, словно волосы.

– Ублюдки, – произнесла она. – Неужели у них мозгов не хватает придумать что-нибудь такое, что будет действовать, не убивая тебя? Дэвид хочет, чтобы я снова стала их принимать, говорит, это не вреднее чем аспирин, но в следующий раз у меня может быть проблема с сердцем или еще чем-нибудь. То есть такими вещами я шутить не стану.

Любовь без страха, секс без риска – вот чего они хотели; «и у них почти получилось», – подумала я, они почти добились своего, но, как и в случае с фокусами или ограблениями, неполный успех равнозначен провалу, и мы вернулись к другим средствам. Любовь предохраняется. «Ты предохранялась?» – спрашивают они, не перед этим, а после. Секс раньше пах как резиновые перчатки, и сейчас тоже, только теперь вместо зеленых целлофановых пакетиков прозрачные блинчики, так что женщина может притворяться, что по-прежнему играет в органическую месячную лотерею, а не химическую. Но скоро придумают искусственную матку – интересно, что я тогда почувствую. Когда только родила, я решила, что у меня не будет второго ребенка, – столько вытерпеть, непонятно ради чего: тебя запирают в больнице, сбривают волосы, и привязывают руки, и не дают ничего видеть, не хотят, чтобы ты понимала, что происходит, хотят, чтобы ты считала, будто все это их дело, а не твое. Тебя обкалывают, чтобы ты ничего не слышала, ты все равно как мертвая свиноматка, ноги закинуты на металлические поручни, и какие-то люди нависают над тобой: лаборанты, техники, мясники, студенты, практикующиеся на твоем теле, неуклюже или с усмешкой – они вынимают из тебя младенца вилкой, как соленый огурец из банки. А затем тебе накачивают вены красной химией – я видела, как она бежала по трубке. Больше никогда не позволю проделать со мной такое.

Его не было там со мной, я уже не помню почему; он должен был присутствовать, ведь это была его идея, его вина. Но он прислал свою машину, чтобы меня забрали и мне не пришлось вызывать такси.

Из леса позади нас донеслись звуки неравномерных ударов топора: несколько ударов, раскатистое эхо, пауза, еще несколько ударов, кто-то из них смеется, эхо смеха. Тропинку прорубил мой брат, за год до того как уехал: он продвигался через подлесок вдоль берега, орудуя топором и мачете.

– Мы не все еще сделали? – спросила Анна. – Я точно схвачу солнечный удар.

Она уселась на пятки и достала недокуренную сигарету. Думаю, ей хотелось вернуться к доверительному разговору, она бы рассказала мне о других своих болячках, но я продолжала пропалывать. Картошка, лук; земляничная грядка как джунгли – ее мы трогать не будем; все равно сезон уже прошел.

В высокой траве за забором появились Дэвид и Джо, неся за два конца хлипкое бревно. У них был гордый вид, они показали себя добытчиками. Бревно было все в зарубках, словно они дрались с ним.

– Эгей, – окликнул нас Дэвид. – Как дела на плантации?

Анна встала.

– Шел бы ты, – сказала она, щурясь на них против солнца.

– Вы почти ничего не сделали, – заявил Дэвид в своей манере. – По-вашему, это огород?

Я окидываю их топорную работу придирчивым отцовским взглядом. В городе он бы пожал им руки и сразу прикинул: могут ли они обращаться с топором, знают ли что-то о навозе? Они бы стояли смущенные, с чистой кожей пригородных жителей и в школьной одежде, не зная, чего от них ждут.

– Просто отлично, – сказала я.

Дэвид захотел, чтобы мы достали кинокамеру и немного поснимали, как они вдвоем несут бревно, для «Случайных сцен»; он сказал, это будет его режиссерским камео. Джо вспомнил, что мы не умеем обращаться с камерой. Дэвид пояснил, что нужно лишь нажать на кнопку – идиот бы справился, – в любом случае, будет даже лучше, если кадр окажется не в фокусе или переэкспонированным, – это подчеркнет элемент случайности, примерно так художник бросает краску на холст, это будет органично. Но Джо сказал: что, если мы испортим камеру, кто заплатит за нее? В конце концов они воткнули топор в бревно после нескольких попыток и по очереди сняли друг друга, как они стоят, сложив руки и поставив ногу на бревно, словно это лев или носорог.

Вечером мы играли в бридж слегка засаленными картами, лежавшими здесь с давних пор: на одной колоде синие морские коньки, на другой – красные. Дэвид и Анна играли против нас. Они легко победили: Джо толком не знал правил, а я не играла много лет. Я всегда была неважным игроком; единственное, что мне нравилось, это собирать и тасовать карты.