Пробуждение…

–Ты вот наверно хлопец думаешь, что я так, чудак, иль хфилософ какой?! А я только что вижу, то и говорю. Земля же она ведь словно живая, на ней трудиться надо. Понимаешь? Любить ее кормилицу нужно и лелеять! А не то худо будет! Ты знаешь, она ведь родненькая много повидала. Видывала и супостатов разных, захватчиков. Но народ наш несмотря ни на что ее любил, и она голубушка отвечала ему тем же, кормила его и никому окромя его не покорялась! Видывала она матушка и его победы, и поражения, славу и позор, смуту семнадцатого году, но такого сраму как сейчас – не видывала!– При последних словах высказанных очень эмоционально, дед словно перевоплотился и передо мной уже сидел не маленький ветхий старичок, а могучий кудесник! Лицо его преобразилось, приобретя черты строгие и даже жесткие. В глазах словно молнии, заблестели грозные огоньки. Он стал напоминать библейского пророка обличающего грехи мира.– Тот народ, которому она столько служила, случалось, и терпела от него, просто взял и забыл ее! Она же земля просто не может жить без детей! А дети ее, суть народы! И если какой испортится окончательно, что уже и толку от него не будет, то она другого сиротку приютит! В жизни оно так, никакая неблагодарность безнаказанною не остается! Тот, кто неблагодарен, тот сам себя и наказывает! Как говорится, наши грехи нас и осудят!

Дед умолк, словно выдохся. Склонил свою седую голову и в мгновение ока вновь превратился из пророка, в маленького, дряхлого старичка и даже как будто уменьшился в размерах. Молчал и я, почему-то мне стало не по себе. Перед глазами вновь стали проплывать покосившиеся заборы, заросшие бурьяном дворы, и черные, пустые глазницы окон, которые произвели на меня столь неприятное впечатление в дороге. После слов старика все эти тяжелые чувства снова всколыхнулись во мне с новой силой. Не знаю сколько мы сидели так, углубившись каждый в свои размышления, но потом старик вывел меня из раздумий, неожиданно бодрым и веселым голосом:

–Как зазноба поживает?!

–Какая зазноба?– не понял я.

–А у тебя их шо много?– спросил дед, улыбаясь, вновь превратившись в деревенского чудака.

–Да нет, одна,– ответил я, совершенно растерявшись.

–А чяво, тогда спрашиваешь какая?– торжествовал он, явно любуясь моей растерянностью.

–Так я, просто…, задумался. Затронул ты меня дед своими рассказами.

–Ну-у, это хорошо, что затронул! Это хорошо, что задумался! А то мне иной раз начинает казаться, что вы вообще там…, думать не умеете. Гляжу на народ нынешний, а он мне напоминает чокнутый паровоз: мчится он в пропасть, а пассажиры сидят и думают, мечтають, как им вагоны обустроить, чтобы жизнь удобней была, комфортней! Конечно не все тронутые, как говорится в семье не без урода. Пару здравомыслящих бегало по вагонам, пытались предупредить, мол в пропасть несемся: «Караул!». Один даже пытался машиниста остановить, но его связали, да и в клеть посадили. Теперь вот умалишенные ходят мимо и над ним посмеиваются. Вывеску над ним повесили: "Дурак! Спаситель человечества! Приговорен за нарушение общественного порядку, за попытку сбить поезд с верного пути к светлому и свободному будущему!" Сидит теперь этот дурень несчастный и плачет, и не за себя горемыка слезы льет, а за тех, кто ему тумаков насувал и в клеть посадил, а теперь еще пальцем тыкають и бранятся или высмеивают. Плачет он потому как жалко ему горемычному братьев своих чокнутых, ведь больные, а потому и не ведают что творят, и куда путь держат.

–Это ты дед опять какую-то аллегорию про нас сочинил?

–Про вас голубчик! Про вас родненькие вы мои! – тяжело вздохнул дед.

–Тебе дед прямо нравоучительные повести писать нужно, – ухмыльнувшись, посоветовал я.

–Так я и пишу, писал, и писать буду пока жив человек и пока этот бренный мир еще держится. Только вот пишу я не своими руками. Нашепчу на ушко какому-нибудь прохожему перехожему, шелестом листвы у лукоморья или журчаньем ручейка, а может сердечной тоской о красоте добра, любви и справедливости. А он потом возьмет и на бумаге споет о чем-нибудь прекрасном, да выскажет все, что от меня услышит, – дед немного подумал и добавил. – Только вот жаль от себя много добавляют, оттого так много и разладу, и в мыслях, и в мире выходит.

–Это как дед?

–Как? Как? – передразнил меня дед. – Кверху каком! Время прейдёт, даст Бог и поймешь. Ты мне лучше вот скажи, когда свадьбу играть будем?

–Какую свадьбу? – конечно опять ничего не понимая, поинтересовался я.

–Слушай, а чевой-то ты такой несмышлёный? Может зря я вообще с тобой связался и никакого толку из такой дурынды и не выйдет? – Явно раздражаясь, прошамкал старик, но тут же смягчившись, сказал: – Твою конечно! Мне-то пока еще рановато,– и хитро прищурившись, улыбнулся подмигивая.

–А на ком? – продолжал я, теряясь и выдавая глупость за глупостью.

–На бабе Яге с соседнего двора! Она как раз тебе по возрасту подходит – моя ровесница! Да и по уму вы верно сойдетесь, – в сердцах сказал дед,– та тоже больно шустрая, как и ты, обдумывает пол думы за полдня.