Пробуждение

Мне хотелось помочь добряку Плетневу, но ответить солдатам так, как отвечал я, он не смог бы, напутал бы, могла получиться неприятность. Вспомнилось, как недавно в хорошую погоду я беседовал с солдатами в леске. В перерыве отошел в сторону, а когда возвращался, услышал разговор, и захотелось его послушать. Я прилег за кустом. Говорил натужный, недовольный бас: «На кой нам ляд все эти малороссы, поляки да латыши! Пущай у них немцы землю забирают. Нам што! Может, этим латышам легче дышать станет. У немцев, слышь, порядок, машины разные, все мужики, слышь-ка, богато живут». Звонкий, сдерживаемый баритон возражал: «Не то говоришь, Семен. Что касается немцев, не скажу. А вот у румынов был, у китайцев пришлось, у японцев, у корейцев тоже — есть такой народ. Везде маломощному мужику плохо. Богатеи, ну те, вестимо, живут, а мужик — он везде мается. Вот слышал, подпоручик про Америку рассказывал. Он из книжек вычитал, а есть у нас в команде разведчиков унтер, Нитка по фамилии, жил в Америке долго, машинистом работал. Вот тот Нитка и рассказывал, что в Америке крестьян, как у нас, мужиков, значит, нет, а все фармеры. Это вроде как у нас, хуторами живут. Вот у них машины, конечно, лошади замечательные, корова — в день дает три ведра молока. Дом'a с кроватями, шкапами. Работники. Поглядишь — богатей. А этот богатей работает от зари до зари и все в  долгу, никак из него не выберется. И все у него в долг: и дом, и скот, и машина, и кровать со шкапами. А не уплатит вовремя пр'oценты — все с укциону продают. Фармер этот, ему сорок лет, а по наружности — ну старик стариком, потому на работе надрывается. А что до того касаемо, будто немцы на нашу землю зарятся, — это возможно. Только скажу тебе, Семен, настоящий трудящий крестьянин у другого, хоша он латыш али поляк, никогда землю отбирать не будет. Вот господа да купцы — это другое дело. Их ничем не ублаготворишь, им все мало. За рупь друг другу глотку перегрызут, а нашего брата мужика хуже скотины понимают. Вот, Семен, где загвоздка: в господах да купцах. Ежели бы их устранить, мужик и вздохнул бы». — «Господа, да купцы, да царь с исправником с ними. Ишь куда ты залез». — «Тише! Нишкни!» — Солдаты встали и ушли. Потом пошел и я.

Вот как рассуждают солдаты-крестьяне, а мы им сказки из русской истории. Я сам про войны теперь не рассказывал. А говорил о славянах, разных племенах, как они жили без князей и царей, какой был у них уклад и что произошло, когда из-за моря варягов призвали. Солдаты слушали с большим вниманием. Но и здесь не обошлось без вопросов. «Варяги из-за моря пришли и стали князьями и царями у нас. А почему все царицы у нас немки и как относится наша царица к нам, если мы воюем с немцами?»

Долго сидели в тот вечер мы с Плетневым. Я ему рассказал про вопросы, которые мне задавали, про то, что сам рассказываю солдатам. Уговорились так отвечать: война идет потому, что немецкое правительство, состоящее из помещиков, банкиров и фабрикантов, посягает на наши земли, так как своей им мало для поместий, имений, фабрик и заводов. Воюем мы, защищая свою землю. Отпуска солдатам не дают пока, так как если отпустить в отпуск только одного человека из пятидесяти, то железные дорога не выдержат. Ведь в армии миллионы солдат. Нужно подождать, может быть, будет мир. В таком духе и остальные ответы составили. Мы отлично понимали, что это явный обман, но что мы могли сделать? Свыше никаких указаний о том, как вести беседы с солдатами, не давалось. Неужели там не видят, ничего не понимают, что народ  устал от бесцельной и ненужной для него войны и что от глухого протеста он может перейти к более активному выказыванию своего недовольства?

Праздничный вечер в офицерском собрании закончился, как обычно, пьянкой, битьем посуды. Гадко, мерзко. Ох, как все надоело! Грустно, тяжело! Вспомнил Нину. Ее светлый образ как-то очистил меня от нашей скверны. Дорогая и далекая мечта! Ответишь ли ты мне?

28 декабря

Теперь у меня собственный конь. Сегодня ездил в лазарет. Видел Шурочку. Известий о Нине и Беке никаких. Как в воду канули. Утешил, как мог, бедняжку Шурочку.

Булгаков, который обычно много знает, да не все говорит, сказал мне сегодня, когда мы оба были у Муромцева, что Бредов отозван в Ставку верховного главнокомандующего и что там собирают для чего-то офицеров — Георгиевских кавалеров. Для чего?

Заходил к Муромцеву, который только что вернулся из отпуска. Он чем-то крайне неудовлетворен. Молчалив. Хмурится. Задумывается. Разговор у нас не клеился, и я скоро ушел. Это у Николая Петровича уже не сердечные дела. Видимо, узнал в Петрограде что-то очень неприятное и тяжелое. От пустяков он не будет хмуриться, не такой он. Опасаюсь, что его настроение связано и с откомандированием из полка офицеров, Бека и отъездом Ниночки. Неужели близка революция? Едва ли.

31 декабря