Пробуждение барса

— Царь, не забудь и Мамука, иначе Мамука умрет здесь без князя, — язвительно бросила Гульшари.

Дато, толкнув в бок обомлевшего Реваза, прошептал:

— Мамука возьмем, Дареджан тоже, это нигде не мешает, а в путешествии особенно приятно… К Хорешани устроим…

Реваз бросил взгляд на гордо выпрямившуюся Астан.

— Отпустит.

Радость заклокотала в горле, и он неожиданно громко чихнул. Луарсаб прикусил губу. Мирван усиленно разглядывал золотистого турача на потолке. Джавахишвили, предупреждая «неприличный» смех, поспешно обернулась к Луарсабу.

— Разреши, царь, к посольскому каравану присоединить верблюда с подарками для прекрасной Тинатин от искренне преданных тебе князей Джавахишвили.

Зал с благодарностью взглянул на умную княгиню и внезапно расхохотался до слез, до всхлипывания, до хрипоты.

Царь, кусая губы, поспешно предложил обсудить подарки и состав свиты.

Димитрий незаметно передвинулся.

— Георгий, что он, баран, смеется над нами? Если хочет с «барсами» дружить, пусть полтора часа в Орбети чихает, а не у царя под ногами…

Саакадзе не разделял шумной радости Нестан, Хорешани и «барсов»… Он крупными шагами измерял крепостной вал. Мрачно клубились тучи над зубцами башен, высоко над Тбилиси парил одинокий орел… Сейчас конец марта… Лучшие сподвижники и исполнители его воли уезжают. Легко сказать — задержать восстание, когда оно из рук рвется. А у князей разве не все готово? Гордятся милостью и доверием царя. Нестан и Хорешани радуются, но почему только моих друзей отправляют? Может быть, сказать «барсам»? Остановить? Нет, это вызовет подозрение Шадимана.

Но не в силах побороть беспокойства и подозрения, Саакадзе нашел способ увидеться тайно с Тэкле.

Нет, царь никогда не делится с ней делами царства, уверяет, что, переступая порог ее покоев, он словно из подземелья вырывается и не думает об оставленном за стенами… Но как раз о посольстве Луарсаб спрашивал, не скучно ли ей будет без Нестан… Шадиман усиленно гульшари предлагал, но царь все же решил доставить радость бедной сестре… Потом дело серьезное, царь больше доверяет Эристави, чем Амилахвари, родственнику Баграта. Симон тоже хотел ехать. А «барсов» давно искал случая отметить. Дато и Ростома по возвращении из Исфахана решил княжеством пожаловать за сопровождение царя в Сурамской битве. Она за остальных просила, обрадовался, первая просьба, обещал.

Такие сведения приглушили подозрения Саакадзе.

Не желая портить будущность друзей, Моурави скрыл от «барсов» не покидавшую его тревогу и, напротив, передал намерение царя возвести их в звание князей, встреченное «барсами» довольно равнодушно. Их радовало путешествие, приключения в неведомой сказочной стране, пиры, охоты, состязания с персидской знатью.

Дато еще радовало тайное поручение Моурави к шаху Аббасу.

Ночью венецианское зеркальце отражало торжествующие глаза Гульшари. Любуясь прекрасным изображением, она хохотала с Андукапаром над ненавистью желтой змеи и плебеев.

Только одна Мариам ничего не знала и своей откровенной яростью успокаивала Моурави.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Кривой саблей повис над Картли месяц. Теплый туман косматит ущелье. Пятнистой черепахой сползают к шумным рекам горы, вьются змеями затаенные тропинки, и по ночам дурманят дикие цветы.

На синем небе маячит цепь настороженных башен. Но не видны копья кизилбашских сарбазов, не видны фески упрямых бешли, не видны вздыбленные кони янычар.

Только в густом мраке шуршат леса, тихо крадутся тени, хрустит приозерный камыш. Осторожные чувяки тревожат лощину. Крадутся по Картли торопливые шорохи, из деревни в деревню перебрасываются огненными птицами острые слова.

Прикрылись деревни щитом покорности, в колчанах меткие стрелы нетерпеливо дрожат.

Боязливо оглядываясь, пригибаются друг к другу крестьяне. Торопливый шепот будоражит желание, опускают покорные руки плуг, опускают топор, хватают шашки, кинжалы, скользят в ночную тишь.

Мокнет шерсть в реках, замирают прялки в руках, безжизненно виснет спица, озадаченно мычат коровы, сиротливо бродят куры. Сбились в тесный круг крестьяне, крестятся, роняют слезы.

— Женщины, женщины, у князя Шадимана все месепе под ярмом ходят, как сухой кизил стали… Для девушек солнце закрыл князь, на год запретил жениться дружинникам.

— Напрасно думает, такое не удержит, уже многие к Саакадзе бежали.

Разрывая на себе рубаху, полуслепой старик в безумной пляске призывает бежать к Моурави, спасение там от озверелого князя Джавахишвили, выколовшего глаза пойманным глехи.

— Горе нам, люди, князь Амилахвари долю наполовину уменьшил, работы вдвое прибавил… Детей отнял, если старший убежит, в рабство к туркам продает.

— Напрасно думает, такое не удержит, уже многие бежали…

— Люди, люди, светлейший Баграт в подземелье стариков на цепи держит, заложницами девушек в сарае запер: если молодежь убежит, стариков задушат, девушек в гарем продадут.

— Напрасно думает, такое не удержит, уже многие бежали.