Штайнмайер положил вилку и ответил: «Ребята, какой еще формат миротворческих операций? Скоро у вас тут будет война».
Такое от официального представителя Запада мы слышали впервые. Надо отдать должное Штайнмайеру – он хоть и настроен пророссийски, но, в отличие от других, у него есть свои принципы. Об этом говорит уже то, что потом он лично никогда не обвинял меня в развязывании войны. Он точно знал, кто развязал войну, и не лицемерил на этот счет. Он нас не поддерживал, но зато никогда и не обвинял.
Штайнмайер увидел наши вытянувшиеся лица и начал рассказывать, как все произойдет. Ситуация будет нагнетаться, Россия будет устраивать все больше и больше провокаций, и в какой-то момент мы вынуждены будем отобрать у россиян статус миротворческих сил. Они, продолжил Штайнмайер, никуда не уйдут и будут наращивать обстрелы. В какой-то момент вам придется ответить, и начнется война. Единственное, что может сделать Запад, – развести воюющие стороны, больше ничего.
Он абсолютно правильно все предсказал за одним исключением: мы не отобрали у российских военных статус миротворцев. Из-за этого к нам сейчас придираются международные организации, мол, погибли миротворцы. А не сделали мы этого потому, что не хотели выглядеть инициаторами конфликта.
Это было единственное прямое предупреждение. Косвенных признаков, что Москва что-то готовит, было больше. В июле 2008 года к нам приехала Кондолиза Райс. Она твердила, что не думает, что русские нападут, просила не поддаваться на провокации. На что я все время отвечал: «А что если эта провокация и будет полномасштабным нападением? Какой тогда план у США?» На этот вопрос у Райс не было ответа. Зато она сообщила, что Лавров сначала обещал провести переговоры по Грузии летом, но неожиданно перенес встречу на конец сентября. Председатель комитета Европейского парламента по иностранным делам, мой старый друг Эльмар Брок, в июле рассказывал мне, что посол России в Брюсселе Чижов, который обычно очень хорошо информирован, посоветовал ему ехать в Грузию «до августа» вместо запланированного сентября, мол, после «августа будет поздно». Кстати, и Штайнмаеру россияне сообщили, что будут готовы продолжить переговоры по Грузии в конце сентября. Надо сказать, что еще за два года до Штайнмаера нападение на Грузию точно предсказали бывшие помощники Госсекретаря США Ричард Холбрук и Рон Асмус. Вышедшая в 2010-м книга Асмуса A Little War that Shook the World до сих пор остается лучшим западным источником по российско-грузинской войне.
Буш был растерян, ведь ситуация быстро накалялась, а у него не было ответа. В мае мы пересеклись на праздновании шестидесятилетия государства Израиль в Иерусалиме. Я видел, что Буш меня избегает. Русские подводили железнодорожные войска, проводили учения, а американцы не знали, что делать.
В какой-то момент Качиньский буквально зажал Буша в углу во время приема и позвал меня. Польский президент очень хорошо понимал, что происходит, и сильно тревожился. Когда я пришел, то застал такую картину: Качиньский напирает на Буша, а у того бегают глаза. Увидев меня, Качиньский сказал, что объясняет президенту, что ситуация ухудшается, надо что-то делать. А Буш в ответ: мы работаем над этим, дайте нам время. Возможно, у ЦРУ не было информации, не в пример немецкой разведке.
В июне я пригласил американского посла Теффта и попросил разрешения отозвать нашу бригаду из Ирака. Мы зарезервировали за собой это право на случай военных действий у нас в стране. Это была самая боеспособная грузинская бригада. Теффт, которого я считаю человеком очень умным и правильным, меня выслушал и сказал, что передаст мои слова в Вашингтон. Через какое-то время посол сообщил мне, что понимает наши резоны, но советует повременить, чтобы не провоцировать Россию. Думаю, этот совет был согласован с Вашингтоном.
Положение становилось все более отчаянным. После бесед со Штайнмайером и заверений Райс, которым мы не очень поверили, я написал в Москву, что ситуация взрывоопасна, и предложил срочно начать переговоры. Я много думал о том, что могло бы удовлетворить Россию на этом этапе – если она и вправду не хочет войны. И я сделал предположение. Я признавал, что у России есть интересы в Абхазии, и, чтобы разрешить все проблемы, был готов поддержать идею Примакова – неформально разделить Абхазию на грузинскую и российскую сферы влияния.