Пробуждение спящей красавицы. Психологическая инициация женщины в волшебных сказках

Так же считает психолог П. И. Яничев: «Нам представляется, что сохранение сказки на протяжении длительного исторического времени обусловлено как раз ее психологической ценностью. С психологической точки зрения можно предположить, что если в сказке отражен именно этот обряд (инициации — Р. Е.), и сказка как носитель информации об этом обряде оказывается кросскультуральной и весьма устойчивой во времени, то в ней закодированы универсальные, в какой-то мере внеисторические психологические реалии. Сказка, будучи воспринятой и понятой (как правило, неосознанно) решает или, точнее, помогает решать некоторые универсальные психологические задачи, обеспечивая вхождение человека в жизнь. Преобразование обряда в сказку протекало так, как если бы „спектакль“ ушел со сцены по разным причинам, но остался „сценарий“ и „воспоминания о спектакле“. Эти воспоминания оказались весьма живучими и полезными»[25].

Точка зрения З. Фрейда

Родоначальник психоанализа З. Фрейд по поводу этого же вопроса — в чем жизненность мифов в наше время, — пишет: «Если „Царь Эдип“ способен потрясти современного человека не меньше, чем античного грека, то разгадка этого может, видимо, заключаться только в том, что воздействие греческой трагедии покоится не на противоречии между роком и человеческой волей, его нужно искать в особенностях материала, в котором проявляется это противоречие. В нашей душе, должно быть, существует голос, готовый признать неотвратимую власть рока в „Эдипе“, тогда как в „Праматери“ или в других трагедиях рока такие повеления мы можем отклонять как произвольные. И фактически подобный момент содержится в истории царя Эдипа. Его судьба захватывает нас потому, что она могла бы стать и нашей судьбой (курсив мой — Р. Е.), ведь оракул еще до нашего рождения наделил нас тем же проклятьем, что и его. Быть может, всем нам суждено направить первое сексуальное побуждение на мать, а первую ненависть и желание употребить насилие — на отца. Царь Эдип, убивший своего отца Лайя и женившийся на своей матери Иокасте, являет собой всего лишь реализацию нашего детского желания»[26].

Точка зрения Э. Берна

Психоаналитик Э. Берн считает: «Человек, пытаясь дойти до сути, нередко видит, что жизнь-то оказывается чем-то вроде старого вина, но в новых мехах. Так, например, скорлупа кокоса уступила путь бурдюку из козьей шкуры, бурдюк — глине, а глина стеклу, однако виноградные гроздья почти не изменились. Поэтому психотерапевту трудно бывает обнаружить изменения в каком-то обычном сюжете или выявить новизну жизненных приключений пациента. Некоторые элементы его сценария можно с определенной уверенностью предсказать… Мы исходим из необходимости искать именно тот миф или ту волшебную сказку, которым следует пациент. И чем более мы к ним приближаемся, тем лучше для пациента. Отсутствие такого „исторического“ основания обычно бывает чревато ошибками»[27].

Точка зрения М. Элиаде

Историк религии М. Элиаде разделяет восприятие мира человеком на два подхода: священный и мирской (профанный). Нерелигиозный человек не свободен от своего религиозного наследия — религиозного сознания своих предков. У наших неверующих современников, считает он, «религия и мифология „скрыты“ в глубине подсознания». «Пропп видит в народных сказках напоминание о тотемических ритуалах инициации. Совершенно очевидно, что структура сказок имеет характер инициаций. Но вся проблема в том, чтобы выяснить, описывает ли сказка систему обрядов, относящихся к какой-либо определенной стадии культуры, или же сценарий инициации оказывается „воображаемым“, в том смысле, что он не связан с каким-то историко-культурным контекстом, но выражает скорее внеисторическое архетипическое поведение психики»[28].

Точка зрения Дж. Кэмпбелла

Мифолог Дж. Кэмпбелл задается тем же вопросом: «Мифологические символы — не продукт произвола; их нельзя вызывать к жизни волею разума, изобретать и безнаказанно подавлять. Они представляют собой спонтанный продукт психики, и каждый из них несет в себе в зародыше нетронутой всю силу своих первоистоков. В чем же заключается секрет этого неподвластного времени видения? Из каких глубин мозга оно берет свое начало? Почему за многообразием своих одежд мифология повсюду оказывается одинаковой? И чему она учит?»[29] Ответ Дж. Кэмпбелла: «Сновидение — это персонифицированный миф, а миф — это деперсонифицированное сновидение; как миф, так и сновидение символически в целом одинаково выражают динамику психики. Но в сновидении образы искажены специфическими проблемами сновидца, в то время как в мифе их разрешения представлены в виде, прямо однозначном для всего человечества»[30].