Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов (СИ)

А еще не ясно, почему звезда Рэй Линк, взявший столько гран-при, до сих пор торчит в Оазисе. Может, он влез в долги, чтобы не загреметь за решетку, и теперь выплачивает их. Или решил накрутить денег на чемпионатах, и через пару лет вернуться домой миллионером. Если так, то на этот раз мастерство ему вряд ли поможет, потому что решающий козырь теперь в моих руках. С другой стороны, не так легко будет победить легендарного пилота, даже зная про дыру в заборе.

Еще один гонщик, которого сложно будет превзойти — Рам Вольф. Этот коренастый австриец так часто зависает в автомастерской, что не пересечься с ним было невозможно. Его бордовый порш 953 постоянно всмятку, поэтому мне сразу стало ясно: решимости ему не занимать. Еще Вольф соперник серьезный хотя бы потому, что на его счету две победы. А причину, по которой он все еще в Оазисе, я узнал из первых уст, хотя эта история чуть не стоила мне жизни.

А дело было так: прихожу в автомастерскую за порцией батарей и вижу, как Фин снова возится с бордовым поршем. Снимаю шлем, приветствуюсь и спрашиваю, долго ли ему еще зависать в яме, на что слышу испанское «так себе». Решаю подождать.

Миную колоннаду покрышек и наталкиваюсь на самого Вольфа, сидящего среди запчастей с банкой «сезама». Тень стеллажа лежит на столе как паутина, делая это место не просто унылым, а мрачным-в-клетку. Вольф же похож на профессора кафедры по психологии, который забрел не туда — настолько серьезен и проницателен его взгляд, особенно вместе с резкими чертами лица. Лишь несколько штрихов выбиваются из «образа доктора наук» — левый висок заклеен, а над бровью два параллельных шрама и следы швов. Везучести ему тоже не занимать, если сумел пережить несколько разгерметизаций.

Вольф ставит банку возле шлема, проводит рукой по щетине и спрашивает:

— Может, партейку?

— Если спроецируешь: у моего циферблата заряд на нуле. — Беру стул и сажусь напротив, с мыслью, что это неплохая идея, чтобы скоротать время.

Он достает из-под стола деревянную доску:

— Есть кое-что получше.

Кладет ее на стол, оглядывается и берет с полки какие-то маленькие штуковины:

— Вместо офицера возьмем штекер, а турель заменим резистором.

Отлично, думаю. Нет способа лучше узнать врага, чем дружеская партия в шахматы. Насчет врага я конечно преувеличиваю, но друзьями соперников ралли тоже назвать сложно. По крайней мере, здесь.

Спустя пару ходов решаю завязать беседу:

— Я слышал, ты был пилотом пассажирского корабля.

Он продолжает смотреть на доску насупившись. Наверное, как и я — с непривычки после голографических фигур, потому что расклад пока не такой напряженный. Затем перекрывает резистор пешкой и говорит:

— Недолго. Пока не лишился свидетельства, — облокачивается на перило, делает глоток из банки, — причем, по весьма неприятному стечению обстоятельств это случилось именно здесь.

Догадываюсь, в чем дело, но решаю спросить:

— И как же так вышло, если не секрет?

Вольф приглаживает пластырь, смотрит на меня, и взгляд его становится мрачным:

— Когда я собирался в очередной рейс из Оазиса, у меня обнаружилось то, что сейчас носит название дефроз нервной системы. Тогда еще никто не знал о «ледяной болезни», но невыносимые головные боли говорят сами за себя. Позже дефроз был выявлен у всех пилотов без исключения, ввиду издержек профессии. — Переводит взгляд снова на доску. — Кстати говоря, это и положило начало полному запрету криоконсервации.

После этих слов Рам касается ферзя, затем отрывает от него палец и начинает смотреть куда-то в сторону, явно копаясь в неприятных воспоминаниях. И тут, не отводя взгляда от стены, говорит:

— А еще через некоторое время дефроз обнаружили у моей супруги.

Интересно, почему «ледяная болезнь» стала бичом пилотов? Почти машинально спрашиваю:

— А что это за «издержки профессии» такие?

Рам смотрит на меня, подняв брови:

— Тебе ведь известно, что пассажирские лайнеры управляются… управлялись раньше тремя пилотами?

— Вроде как посменно?

— Да. — Он допивает банку до дна и делает ход конем, его взгляд снова становится профессорским. — При этом один пилот вел судно, а двое пребывали в состоянии фростации. Иными словами, разморозка и заморозка каждого из пилотов происходила раз в двое суток. Такая частота практически неизбежно приводит к дефрозу. Впрочем, у некоторых болезнь начинала развиваться уже после единичной процедуры.

Отвечаю на его ход хитростью, которая наверняка в кругах гроссмейстеров как-то называется. Затем спрашиваю:

— Как у твоей жены?

Он принимается к очередной уловке, скармливая мне пешку, и попутно отвечает:

— Нет. Моя супруга пользовалась криоконсервацией не менее часто, потому что придерживалась такого же графика, как у меня. Полагаю, многие так делают, когда ждут кото-то с рейса. Вернее, делали.

Загоняю офицера в угол, теряя тем самым коня. Могло быть и хуже, но сведения про «ледяную болезнь» интересуют меня больше, чем игра.

— Но ведь эта штука считается смертельной, разве не так?

Он снимает с доски еще одну фигуру, вздыхает и говорит: