Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов

– «Я не сюрреалист, я сюрреализм».

Не помню, как вернулся домой и заснул, но помню, как проснулся, и это был далеко не сюрреализм. Сквозь жалюзи просачивался свет, и то, что он не лунный, а солнечный, я понял только исходя из времени суток. Повсюду погром, как в мастерской творческого сноба, искавшего вдохновение среди рубашек, носков, книжек про искусство, коробок от пиццы и таблеток аспирина. Просачиваюсь сквозь горы вещей в ванную, обретаю человеческий вид и направляюсь в богадельню.

Не успеваю ступить за порог кабинета, как появляется вертлявая проныра в клетчатом пальто. И откуда только взялась эта серая ворона с тубусом вместо сыра? В голову просачивается мысль, что ей на носу не хватает огромного треснувшего пенсне. И желательно с темными стеклами – взгляд у нее невыносимо острый. И вот она влетает с полотном в руке и говорит:

– Необходима кое-какая помощь, если вы понимаете, о чем я.

Показываю, чтобы закрыла за собой дверь, так как понимаю, что предстоит разговор не для коридорных стен.

– Что нужно?

– Это оригинал. Нужно заключение, что копия.

– Зачем? – Удивляюсь собственному любопытству. Не все ли мне равно, на кой черт ей это. Чтобы понимать все риски, мне достаточно изучить только историю картины.

– Не важно. Знаю, что это рискованно, и готова заплатить любую сумму.

Разворачиваю полотно и смотрю на сиреневый череп с цветами, растущими из глазниц. И все это выглядит не хуже, чем детские шедевры с выставки под названием «дверца холодильника». Под лупой присматриваюсь к мазкам подписи и понимаю, отчего столько шума:

– Пьер Шарло.

– Он самый. Название «Душа».

– Где взяли?

– Досталась в наследство.

– Откуда знаете, что оригинал?

– От самого Пьера. Он мой прапрадедушка.

– Решили обесценить творение прадедушки?

– Прапра…

– А если серьезно – для чего вам это?

– Я же говорю – не важно. Заплачу, сколько скажете. Так вы в деле или нет?

– Если только это не «игра в бисер». – Говорю и думаю, что выражение «игра в бисер» вроде как здесь не подходит. Так можно было бы сказать про что-то сложное и непонятное, но уж точно не в ситуации, когда собеседник темнит. И почему мне захотелось перед ней поумничать? – Я хочу знать, что мне предлагают. Или вы раскрываете все карты, или ищете другого эксперта. – Смотрю на ее пальто. – Но с рубашками наружу вряд ли найдете.

– Переезжаю в другую страну и хочу взять ее с собой.

– Разобраться с минкультом вам будет дешевле и проще. Разве что за срочность раскошелитесь, потому что тягомотина та еще. Это же семейная реликвия, насколько я понял.

– Не совсем так.

Как легко можно заинтриговать всего тремя словами, думаю.

– Она краденная?

– Это было давным-давно, – смотрит в потолок, словно разглядывает фреску, – ее украл мой предок.

– Прапрадедушка?

– Пра…

– С этого и стоило начинать. Почему сразу не сказали?

– Вам бы стало легче, если бы вы узнали про мои преступные корни?

– А вам не все равно, что я об этом думаю?

– Вы бы тогда решили, что здесь какой-то подвох.

– Вообще-то я и сейчас в этом не сомневаюсь.

Вздыхает, как перед исповедью. Похоже, сейчас раскроет карты.

– Хоть эта картина и краденная, она мне дорога как память, и я не хочу расставаться с ней только потому, что у меня нет на нее прав.

– И я должен поверить?

– Это чистая правда.

– А почему так резко переезжаете?

Она могла сказать, что это не мое дело, но знала: теперь только честность и открытость главные ее козыри.

– Не резко, просто долго решалась. Не так-то легко начать все с нуля, знаете ли.

Вот это уже больше похоже на правду. Хотя не нравится мне вся эта история с двойным дном. Подкупает тот факт, что нужно признать не подделку оригиналом, а наоборот. Такого в моей практике еще не было, и уж тем более это показалось мне не такой рискованной махинацией, чем те, что я совершал до этого, и из которых в итоге вышел сухим из воды.

Недолго думая, озвучиваю клетчатой проныре сумму. Она соглашается, и в моем ментальном музее махинаций появляется еще один экспонат. И я вовсе не считаю себя негодяем. Руки в крови у меня после этого не стали. А покойный Пьер Шарло не обеднеет, если кто-то на таможне сочтет его шедевр подделкой. Все равно потом пересечемся в одном сюжете, в загробном квадрате Малевича. И все станет на свои места.

Дальнейший рабочий день проходит как по накатанной: несколько визитов, а после – сплошная бумажная волокита. На протяжении дня замечаю странную штуку: в голове почему-то остаются детали, на которых даже не фокусировал внимания. Например, цвет глаз охранника в музее, кривой шов на пиджаке одного из коллекционеров или засохшие капли кофе на ступеньке парадной лестницы. Списываю на обычную усталость, потому что другого объяснения в конце рабочего дня не нахожу. Какое бы дерьмо вокруг не творилось, под вечер всему виной усталость. И точка.