Пробужденные фурии

– О, время здесь… – снова улыбка, – гибкое. Я найду для вас время. Прошу сюда.

Мы покинули холл и обошли слева двор с вишнями в цвету, затем под аркой и по патио с галькой. В углу медитировали на коленях два монаха, которые не подняли глаз. Было невозможно понять, кто эти обитатели монастыря – люди или функции конструкта, как привратник. По крайней мере Нацуме на них внимания не обратил. Мы с Бразилией переглянулись, на лице серфера была написана тревога. Я мог читать его мысли, словно на распечатке. Это не тот человек, которого он знал, и он больше не уверен, можно ли ему доверять.

Наконец Нацуме провел нас через сводчатый туннель в другой клуатр и по короткой лестнице из земной древесины – в неглубокую яму с болотными травами и водорослями, которые окаймляла круговая каменная дорожка. Там, торча поплавками на переплетенных лесах серой корневой системы, свои переливчатые лиловые и зеленые лепестки возносили к виртуальному небу с десяток филигранных маков. Самый высокий едва доходил до пятидесяти сантиметров. Может, с флористической точки зрения это и было впечатляюще; откуда мне знать. Но это точно не казалось великим достижением для человека, который однажды отбился от взрослого боттлбэка без всякого оружия, не считая собственных кулаков, ног и химического сигнального патрона. Для человека, который однажды покорил Утесы Рилы без антиграва или веревок.

– Очень красиво, – сказал Бразилия. Я кивнул.

– Да. Ты, наверно, очень ими доволен.

– Не слишком, – Нацуме обошел своих подопечных с драными лепестками, бросая на них критические взоры. – В конце концов, я допустил самую очевидную ошибку, которую, оказывается, совершает большинство начинающих практиков.

Он с ожиданием посмотрел на нас.

Я бросил взгляд на Бразилию, но там помощи не дождался.

– Маловаты? – спросил я наконец. Нацуме покачал головой и хохотнул.

– Нет, на самом деле для такой влажной почвы это неплохой рост. И – мне очень жаль – я вижу, что совершил очередной промах, типичный для садовода. Предположил, что объект моей личной одержимости обладает тем же очарованием для всех.

Он пожал плечами и снова присоединился к нам на ступеньках, сел на них. Показал на растения.

– Слишком яркие. Идеальный филигранный мак – матовый. Он не должен так блестеть, это пошло. По крайней мере так мне сказал аббат.

– Ник…

Он посмотрел на Бразилию.

– Да.

– Ник, нам надо. Кое о чем. С тобой поговорить.

Я подождал. Это было его решение. Если он не доверял почве, я не собирался забегать на нее вперед Бразилии.

– Кое о чем? – Нацуме кивнул. – И о чем же?

– Нам, – я никогда не видел серфера настолько зажатым. – Мне нужна твоя помощь, Ник.

– Да, это очевидно. Но в чем?

– Дело в том…

Вдруг Нацуме рассмеялся. Смех был мягкий, без издевки.

– Джек, – сказал он. – Это же я. Только потому, что теперь я выращиваю цветы, ты мне не доверяешь? Думаешь, Отречься – значит отказаться от собственной человечности?

Бразилия отвернулся в угол сада.

– Ты изменился, Ник.

– Ну разумеется. Прошло больше века, чего же ты ожидал? – впервые монашескую безмятежность Нацуме замарал налет раздражения. Он встал, чтобы быть с Бразилией лицом к лицу. – Что я проведу всю жизнь на одном и том же пляже, буду кататься по волнам? Забираться на самоубийственные стометровые валы ради удовольствия? Ломать замки, воровать корпоративный биотех ради легких денег на черном рынке и называть это неокуэллизмом? Неизбежной кровавой революцией.

– Я не…

– Ну конечно, я изменился, Джек. Иначе что я за эмоциональный калека?

Бразилия резко шагнул к нему.

– О, а это что, по-твоему, намного лучше?

Он махнул рукой в сторону филигранных маков. Их перепутанные корни словно задрожали от силы жеста.

– Уполз в этот фантазийный мирок, растишь цветочки, вместо того чтобы жить, и обвиняешь меня в том, что я эмоциональный калека. Иди на хер, Ник. Это ты калека, а не я.

– А чего ты добился там, Джек? Чем ты таким занимаешься, что намного ценнее этого?

– Четыре дня назад я стоял на десятиметровой волне, – Бразилия с трудом успокоился. Его крик заглох до бормотания. – Это в разы лучше твоего виртуального говна.

– Правда? – Нацуме пожал плечами. – Ты где-то оставил завещание, что не хочешь возвращаться, на случай если умрешь под волной на Вчире?

– Дело не в этом, Ник. Я вернусь, но я все равно умру. Это будет стоить новой оболочки, а я через это уже проходил. Там, в реальном мире, который ты так ненавидишь…

– Я не ненавижу…

– Там у поступков есть последствия. Если я что-нибудь сломаю, я это пойму, потому что мне будет больно, твою мать.

– Да, пока не включится улучшенная эндорфинная система оболочки или пока ты не примешь что-нибудь от боли. Не понимаю, о чем ты.

– О чем я? – Бразилия снова беспомощно махнул на маки. – Это же все нереально, Ник.

Я поймал краем глаза движение. Обернулся и увидел пару монахов, привлеченных повышенными тонами и болтающихся у сводчатого входа в клуатр. Один из них болтался буквально. Его ноги зависли в тридцати сантиметрах от неровных булыжников мостовой.