Прочь из моей головы (СИ)

Вопрос был невзаправдашний, на пробу: про похороны уже гвардеец поведал во всех подробностях. Однако для начала беседы лучше нет, чем спросить что-то простое и давно известное – а как иначе оценить честность и правдивость рассказчика?

– А кто ж ещё? Других гробовщиков у нас нету, – хмыкнул господин Тадок, доставая кружки из ящика с инструментами. – Доставай своё вино, мил-человек, и спрашивай, чего хотел. Только сразу скажу: призрака я не видал, и сдаётся мне, что это выдумка для дураков.

Гвардеец про потусторонние явления ничего не говорил, а потому Йен сразу насторожился:

– Какого призрака?

Господин Тадок только плечами пожал, разливая вино по кружкам, и приволок два неказистых табурета из мастерской.

– Ну, кто говорит, что видел над могилой Блонвенн голубые огоньки, как над болотом, а кому и вовсе женщина в венке померещилась – мол, она-то загадку и загадала про четвёртого. Да только не стала бы Блонвенн цветов на себе носить, она б лучше второй раз померла, – добавил он с искренним огорчением.

– А вы её знали? – полюбопытствовал Йен.

– Ну, близко-то не знал, но с моей дочкой она дружбу водила, – вздохнул гробовщик и сделал долгий глоток. Взгляд сразу повлажнел, затуманился. – Хорошая была женщина. Не слушай, что про неё говорят. Мужа она своего любила и не стала бы ему изменять, тем более – с этаким страховидлом.

– Которого без головы нашли? Люди говорят, что он, напротив, красавчиком был…

– Ага, красавчик – ночью привидится, так подушкой не отмашешься, – усмехнулся господин Тадок.

И – рассказал преинтересную штуку.

Слух про то, что убитый мужчина был любовником госпожи Паскаль, запустил не кто иной, как гвардейский медик, который первым его осмотрел – сразу после господина Поля, старшего офицера гвардии. Мол, облика погибший был ангельского: и локоны медные, и лицо, словно у статуи в Королевском парке, и юный, и высокий к тому же. Но когда тело попало к гробовщику, то выглядело уже иначе.

– И нос сплющенный, и шевелюра пегая, с сединой, и лицо опухшее – точь-в-точь как у пропойцы, – посетовал Тадок. – Вот медик сказал – «молодой человек, госпоже Паскаль бы за брата сошёл». Да брехня! Самому Паскалю разве в братья сгодился бы, и то в старшие и пропащие. А шрам? От одного уха к другому, через шею – экое уродство! И, главное, не к столу будет сказано – завонялся труп уж больно быстро, – покачал Тадок головой с осуждением. – Очень непорядочно с его стороны. А Блонвенн как жила, чистая душою, так и умерла – в могилу её словно спящую клали, бедняжку.

На лице Йена отразилось беспокойство:

– А точно она умерла? Люди, случается, страшные истории рассказывают…

Гробовщик утёр слезу и осушил кружку одним махом.

– Уж точнее не бывает, поверь мне, малец. Я столько мертвецов на своём веку видел… Правда, не поймёшь, отчего померла – только руки обожжённые, а так-то на ней ни царапины. Вот что я думаю, – зашептал он вдруг, перегнувшись через стол и крышку от гроба. – Тот, страховидный, был разбойником, душегубцем. Он забрался в богатый дом на отшибе, застал только Блонвенн и парнишку, что ей в саду помогал. И ну их пытать, чтоб они выдала, где деньги лежат. А какие деньги у честных-то людей? Вот злодей от мальчишки и избавился – избил и под яблоню бросил. А Блонвенн… Запытал он её, бедняжку, до смерти, руки до костей сжёг в камине. А Паскаль, верно, возвратился пораньше, увидел это – да и снёс ему голову с плеч. И, скажу я тебе, любой мужчина бы так же поступил, и нет на нём никакой вины.

Йен задумчиво покачался на табурете, почёсывая подбородок.

– Хм… А складно получается. И с загадкой сходится. Убийца – тот безымянный мужчина, госпожа Паскаль – его жертва, мальчишка – свидетель, а сам господин Паскаль там случайно оказался, возвратившись пораньше.

Гробовщик махнул рукой и вздохнул ещё тяжелее.

– Толку об этом говорить – старина Паскаль от горя умом повредился. Сидит и сидит на холме у реки, откуда кладбище видать, есть не ест, исхудал – его теперь не узнаешь, даже глаза, что ли, посветлели… Эх, в память о безвинно убиенных! – поднял он кружку.

– Добрая память! – согласился Йен и немного пригубил вина. А после спросил: – Вы ведь госпожу Паскаль к погребению готовили… А не припомните, не было у неё цветка в волосах?

– Был, – кивнул гробовщик печально. – Этакий занятный цветок, точно восковой, но живой всё же – бледно-лиловый, в полумраке даже будто бы голубой… А у меня и рука не поднялась его убрать, хоть я и знал, что Блонвенн цветов не любила.

Они проговорили ещё долго и расстались только за полночь – почти что добрыми друзьями. Об убийстве в доме Паскалей больше не вспоминали, ни словом, ни полсловом. А когда закончилось и славное столичное вино, и пьяное местное, а луна взобралась уже на самую макушку неба, Йен засобирался уходить.

– Последний вопрос, – обернулся он уже на пороге. – А почему банкнотами не берёшь?

Гробовщик сдвинул кустистые брови к переносице и ответил мрачно: