Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Больше же всего тем и мотивов романа охватывает стихотворение «Влюбленность», представляющее собой краткое изложение его замысла: это и недоговоренность («И лучше недоговоренность…»), которую мы уже рассмотрели, и «ночная паника», и тонущий пловец (а также видение В. В. после коллапса: «<…> плот, на котором лежал я, нагой старик <…> скользящий в полную луну, чьи змеистые отражения струились среди купав»), и повторный сон о юной возлюбленной, который снится герою всякий раз, что он влюблен («покуда снится, снись, влюбленность»), и «потусторонность» («…моя фамилия начинается с „Н“ и имеет отвратительное сходство с фамилией или псевдонимом некоего <…> болгарского, или вавилонского, или, быть может, бетельгейзийского писателя, с которым рассеянные эмигранты из какой-то другой галактики постоянно путали меня»), и «этот луч», и финальное «пробуждение».

Что, может быть, потусторонность / приотворилась в темноте. – Вера Набокова в предисловии к посмертно изданному сборнику стихов мужа (Анн Арбор: Ардис, 1979) обратила внимание читателей «на главную тему Набокова», потусторонность. Ближе всего, пишет она, он подошел к ней в стихотворении «Слава», «где он определил ее совершенно откровенно, как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может». Употребление в стихах искусственного термина «потусторонность» оправдывается замечанием В. В., что это стихотворение «любовно-философское». Примечательно, что слово «потусторонний» в том значении, которое использовал Набоков, вошло в русский литературный язык, как указал Виноградов, сравнительно недавно, лишь в конце XIX века.

Оно было внушено идеалистическими системами немецкой философии, – продолжает Виноградов, – главным образом влиянием Шеллинга. Оно употреблялось сначала или как эпитет к слову мир («потусторонний мир»), или как субстантивированное прилагательное среднего рода <…> По ту сторону – потусторонний – это переводы немецких jenseits, jenseitig. <…> Слово потусторонний не отмечено ни одним толковым словарем русского языка до словаря Даля включительно. Широкое употребление этого слова в значении: «нездешний, загробный, неземной» в стилях книжного языка наблюдается не ранее 80–90-х гг. XIX в. Впервые ввел это слово в толковый словарь русского языка И. А. Бодуэн де Куртенэ. Он поместил его в словаре Даля с пояснением и со скрытой цитатой, очевидно взятой из газетно-журнальной рецензии на русский перевод книги М. Корелли «История детской души» (The Mighty Atom – «Могущественный Атом»), 1897 (изд. К. П. Победоносцева) <…> «Лионель, душе которого были присущи страстные стремления к идеальному, к потустороннему, не выносит позитивного воспитания и убегает от холодной скуки здешней жизни, путем самоубийства, к неведомому для него Богу» <…>[1257].

Именно эту книгу Корелли, вышедшую в 1896 году, вспоминает Набоков в «Других берегах», описывая своих английских бонн и гувернанток: «Помню еще ужасную старуху, которая читала мне вслух повесть Марии Корелли „Могучий Атом“ о том, что случилось с хорошим мальчиком, из которого нехорошие родители хотели сделать безбожника» (гл. IV, 4)[1258].