Продается дом

Он в два прыжка, вложив в них, кажется, последние силы, которые вообще остались у него в этой жизни, оказывается у печи, распахивает дверцу и швыряет пачку бумажек внутрь так, что она влетает в самое пекло, в самый жар, и там купюры рассыпаются, вспыхивают.

– Что ты наделал? – тихо лопочет Витька. – У тебя были деньги?

Арсений сползает на пол, прислоняется к горячему печному боку. Перед глазами совсем темно. Тяжело дышит, сердце едва колотится, пот выступает по всему телу. Он ищет большим пальцем правой руки пульс на левой.

Витька бросается к печке, едва ли не лезет туда голыми руками, но купюры уже или сгорели дотла, или обуглились так, что проку от них теперь никакого.

– Нет, – повторяет Витька. – Нет, нет, нет, нет… Как же так… Ведь у тебя были деньги… Сволочь. Сволочь ты!

Он снова пихает Арсения, и тот едва не заваливается на бок.

– Уйди пожалуйста, – просит он сына. – И не приходи больше. Ладно? Договорились?

– Меня просто убьют! Понимаешь ты?! Убьют!

Арсений молчит. Все кончено.

– Сволочь, – еще раз повторяет Витька, хватает свою куртку, всовывает ноги в грязные ботинки и выбегает из дома.

В ту же секунду Арсений проваливается в черное, спасительное ничто.

VII

Ему кажется, что спустя миг, он открывает глаза. Видит повернутую на бок комнату. Левая рука онемела. Шея болит. Лежит так недолго. Вспоминает, что приходил в себя через какое-то время после того, как упал в обморок, но добраться до дивана не смог, лег спать прямо на полу.

Снов не было. Вообще ничего не было там, куда он провалился. Не было даже времени, потому что Арсений не заметил, как прошла ночь и наступило утро. Значит, когда он умрет, то скорее всего, и там не будет никаких снов. Он не будет вечно бежать по той тропке к реке. И Настю не встретит. Это будет всего лишь бесконечное и в то же время – более краткое чем самый короткий миг – полнейшее несуществование. Ни сожалений. Ни боли. Ни тревожных мыслей. Развоплотиться. Перестать быть. Перестать мучиться сознанием своей ничтожности, своей зряшности и всей бессмысленности существования людского в целом. Вот единственное, к чему теперь можно было стремиться.

Арсений предпринимает попытку подняться. Мочевой пузырь готов лопнуть – нужно добраться хотя бы до туалета. Потом закончить пару дел, а после уже… Он с удивительным воодушевлением представляет себе долгожданный миг избавления от земной тяжести и перехода через черту между бытием и не бытием. И еще раз повторяет себе: там ничего нет. Ты не сможешь ни о чем жалеть.

Посетив уборную и почистив зубы, Арсений звонит Фиме.

– Сенька! Рад тебя слышать! Слушай, мы как–то поговорили на повышенных этих… тонах. Да! – начинает тараторить Ефимыч. – Так ты уж извини, ежели задел там тебя и все такое прочее. Как дела?

– Дела очень хорошо, дружище. Набери там своих этих… риэлтеров. Пусть приезжают. За пятьсот тридцать отдам.

– О как! Ну лады, лады. Как скажешь!

Ефимыч отключается.

Потом звонит Вентелю.

– Чего Арсений Иваныч? – зевает Веня. Опять он его разбудил.

– Жигуль мой за сколько заберешь?

– Ааа, – вздыхают на том конце. – Ради тебя, товарищ учитель, за сорокет.

– Хорошо. Восемьдесят одолжить сможешь? Без залога.

– Восемьдесят? Я вижу, ты настроен по–боевому. Совсем прижали тебя дружки витькины?

– Ты их знаешь?

– Косого-то? Как не знать.

– Косой?

– Ну у него фамилия Косых. Какое же еще погоняло может быть у него! – ржет Веня.

– Совсем бандиты?

– Ну такие, неприятные люди. Могут нехорошие вещи делать, да, – расплывчато формулирует Теляев.

– Понял. Так что насчет восьмидесяти штук?

– Иваныч, Иваныч… Заставляешь ты меня против принципов идти. В ущерб бизнесу и убеждениям.

– Я понимаю. Выхода нет, Вень. Выручай.

– Ладно… Чего с тобой делать-то… Дам. Вернешь, как сможешь, хрен с тобой. Беспроцентный, что б его, заем.

– Спасибо, Веня. Я знал, что ты добрый человек.

Теляев смеется.

Вот и все. Шестьсот пятьдесят. До единой копеечки. Дело сделано.

– У меня еще просьба к тебе.

– Ничего себе. А не много на один день?

– Сведешь меня с Косым? Я напрямую хочу деньги отдать.

– Ну я завтра в город собирался. Давай к нему заскочим. Обратно только не довезу. Сам.

– Не вопрос.

– Ну к двенадцати приезжай. Документы на свою «ламборгини» возьми, не забудь.

– Добро, – Арсений кладет трубку.

Перезванивает Фима. Риэлторы будут вечером. Дом нужно освободить к девяти утра завтрашнего дня. Арсений подтверждает свое согласие. На кухонном столе находит пачку сигарет. Ее вчера оставил Витька. Потом садится в комнате, включает телевизор, который Фима так и не забрал. Закуривает впервые за пятнадцать лет.

Снова стук в ворота. Арсений решает не открывать. Стук повторяется. Не выпуская сигареты, Арсений выходит во двор. Холодно, осенний ветер лезет под рубаху, выбивая пар изо рта. У ворот Василий.

Арсений молча смотрит на него. Тот хмурится, тащит из кармана три смятых купюры. Протягивает:

– Вот. Триста пока…

Вершнев кивает, берет деньги. Сосед не уходит.

– Чего еще? – спрашивает Арсений.

– Наташка ушла. Стерва…

Вершнев неопределенно хмыкает.

– Алиску не забрала. Записку вон написала, мол, гуд–бай, у меня новая жизнь.