Продам май (сборник)

Я уже знаю — ничего они не найдут, я уже знаю — они мне не верят. Да мне не до них, и ни до кого, ни до чего, мне бы себя, любимого, спасти, не замерзнуть…

Ветер забился под одежду, грызет спину, легкие, пшел, пшел, с-сука, недолго тебе осталось…

Дома еле вспоминаю, как пользоваться телефоном, давненько не включал, да и что его тут включать, с кем разговаривать? Долго выискиваю ее номер, быть не может, чтобы не было, а что не может, все может, вот так, в сердцах, со злости, может и стер…

Длинные гудки…

Ну только не ответь… только не ответь, завтра тут ни тебя, ни меня не будет…

— Алло.

— Настюш, это я…

— Я тебе на тридцать три раза сказала, не звони мне больше.

— Настюш, нам встретиться надо… это очень важно…

— Ну тебя к черту, я тебе ни копейки не дам, слышишь?

— Слышу. Я не за копейками.

— Тогда какого…

— Увидишь. Узнаешь, — что-то прорывает в душе, говорю — быстро, часто, сам не понимаю, что говорю, — болен я, болен, понимаешь, на тебя вся надежда, помираю вообще, у меня кроме тебя вообще никого нет… Сегодня приедешь?

— Ну… не знаю…

Страшная догадка оживает в душе.

— Ты… не одна?

— Ну тебя совсем, не одна… Чтобы я еще с кем-нибудь… да ни в жизнь… мне одного тебя вот так хватило…

Ворчит, — я уже знаю, приедет, не может не приехать. Откуда… где она там живет, в каком городке…

— Так вот ты какой больной, — Настя выходит на перрон, поезд уносится куда-то в никуда на остатках Пламени.

— Еще какой больной, — вытаскиваю из-за пазухи чуть живые от холода…

— Это ты где такие выискал, тебе делать больше нечего, на цветы тратиться? Завяли, бедные… — Настя прижимает к себе цветы, почерневшие на холоде, — чего надо-то?

— Да чего, чего, домой поехали…

— Домой… сказанул тоже…

Забираемся в сани, нахлестываю стегозубра, прядает ушами, трусит — по заснеженной дороге, снег валит на густую шерсть.

— Как живешь-то? — спрашиваю.

— А лучше всех.

— И я лучше всех. А с тобой бы еще лучше было…

Трусит по белому снегу стегозубр, бежит за санями голодный ветер, не может догнать…

— У тебя дома тепло? — Настя косится на меня, настороженно, недоверчиво.

— Дубак.

— И у меня дубак… с Пламенем этим как проклятье какое-то.

— Не говори.

— У нас в городке уже старуху какую-то ведьмой объявили, потому что ни у кого Пламени нет, у нее в очаге пылает… На костре сжечь хотели, муж за нее заступился…

Киваю в подтверждение своей догадки. Муж… И Михеич не один живет, и старуха та…

— Ты чего привез-то меня? — Настя выходит из саней, делает шаг — к калитке.

Что-то переворачивается внутри, обнимаю ее — родную, милую, черт бы ее драл, вечно в доме жрать было нечего, эта краля сидит на диване, ногти пилит, а я…

— У-у, пус-сти, ч-чер-р-рт, ты чего?

— Да… ты пойми… ты куда, Настюш, ты постой… мы… нам надо быть вместе. Ты погоди… счас, счас, все объясню… счас…

Веду ее в дом, только бы не упустить, только бы не прорыть еще какую трещину между нами, только бы… Собираю на стол, что есть, на ужин, ставлю два кресла — как в старые времена, которые чем старее, тем добрее. И еще сам не верю себе, когда вижу в Очаге живое горячее Пламя…

Вернулось пламя.

Смотрит на нас двоих.

Возвращаюсь домой, я уже и забыл, как это — когда домой. Пробую на вкус слова, — до-мой, до-мой, смакую…

К Настьке…

Заждалась…

Даже не сразу понимаю, что изменилось в городе. Что-то привычное — и в то же время неуловимое, что-то… Спохватываюсь — огни. Огни в окнах, жар очагов, люди сидят в комнатах у огня, — по двое, по трое, по пятеро, подбрасывают в очаг ветви…

Отлегло от сердца — догадались, додумались, что сделать, чтобы пламя вернулось, все-таки есть еще у наших мозги, все-таки не совсем еще…

Кто-то юркает мимо к своему крыльцу, видит меня, спохватывается, кланяется до земли.

— Мое почтение.

— И вам того же.

Пробую вспомнить — это вообще кто, Антоха, да не похоже на Антоху, Лешка, что ли… Присматриваюсь к лицу, вздрагиваю, когда вижу вместо лица птичий клюв и пару вострых глазок, смотрящих на меня с интересом.

Заглядываю в окна. Какое там приличие, какое там что, подхожу к домам, вглядываюсь в окна, еще не могу понять, что я увидел, крылья, перья, когтистые лапы скребут половицы, щелкают клювы, подбрасывают ветки в огонь….

— Где живешь?

— В доме.

— И я в доме.

Помахивают огненными хвостами.

— Хорошо в домах.

— Теперь хорошо стало. Много сердечной теплоты, корма много.

— Говорил тебе, птиц надо в дом привести. Они смышленые, и очаг сложат, и ветви принесут. И живут стаей.

Прядают огненными ушами.

— А зверей в лес прогнать.

— Тоже верно, изжили себя звери, тепла с них никакого, холод один в душах…

— И отнять то, что мы им дали…

— Отняли уже…

Вчера видел людей. Видел случайно, возвращался от Михеича, рыбки ему отнес мороженой, да я много кому относил, знатный улов получился. Вот, шел от Михеича, еще к холмам свернул, где лесочек начинается, там и увидел.

Их было много, как-то очень много, не думал, что у нас в городке столько людей. Нагие, покрытые грубой шерстью, перемещались то на двух лапах, то на четырех, скачками, скачками, выпустили длинные хвосты.