Продам май (сборник)

За окнами снег, по улицам ветер гуляет, задувает во все щели, вынюхивает, выискивает чего-то, где бы согреться, да где он, ледяной, согреется. И — темным-темно на улице, ни огонька, ни огонечка, ни огонечечка, и во всех окнах — темень кромешная. Кто-то еще пытается что-то разжечь, растопить, тлеют лучинки — да то разве Пламя, то так, огонек, и не светит, и не греет, самого себя освещает, самого себя согревает.

Как вымерло все на улице.

Не приживается Пламя. Да что Пламя, на таком холоде и человек не приживется, не то, что Пламя. Достали уже со своим Обледенением…

Снова стучится в дверь зима, холодная, голодная, чует живую кровь. И ветер гуляет по комнатам, метет пол снежным хвостом.

Открываю.

— Привет.

— Привет и ты, коли не шутишь… чего на пороге встал, ты уж давай, или туда, или сюда, холоду напустишь…

— Ой, ой, это откуда куда я холоду напущу, с улицы в дом? Уж не наоборот ли? — смеется Антошка, входит в дом, поеживается. — Ничего у тебя, еще терпимо как-то, у меня вообще дубак… Я к тебе чего пришел-то, на допрос пойдешь?

Холодеет душа. Кажется, куда ей еще холодеть, а ведь холодеет…

— На… какой допрос?

— А… не слышал еще? Михеича взяли.

Снова холодеет душа.

— Чего ради?

— Ка-ак чего ради, а чего ради, по-твоему, ни у кого огня в доме нет, не приживается, мерзнем ко всем чертям, а у этого в Очаге Пламя так и пляшет?

— Следить надо…

— А то я не слежу, а то ты не следишь, а то мы все не следим… как вчера родился, ей-богу… все-то мы смотрим, и хоть бы что, хоть бы у кого огонечек прижился, у одного Михеича в доме гори, гори ясно… Так что допрашивать будем, с пристрастием, какого ж черта… Секрет, может, какой знает… вот и жжет у себя пламя, с нас денег побольше собрать хочет…

Кутаюсь в шубейки, выхожу за Антохой — в снег, в метель, припоминаю, что Михеич ни с кого ни копейки не взял…

2537 г. Не люди

— А вы где живете?

— А нигде. А вы?

— Тоже нигде.

— А что не в доме?

Отмахивается. Прядает ушами.

— Попробуй поживи сейчас в доме… сам не рад будешь.

Поводит хвостом.

— Кормиться нечем, что ли, в доме?

— Ну.

Поводят хвостами, переминаются на тоненьких лапках.

— Похоже, изжили эти себя…

— Изжили… на хрена мы их вообще приручили, одомашнили? Ничего получше найти-то кроме них не могли?

— Да они же не всегда такие были, всю жизнь верой и правдой служили, это в последние годы чего-то заартачились.

— Ну так и ладно, другого, что ли, зверья мало по лесам шарится… зима сейчас, голодно, еще кого-нибудь приручим, к жилью приучим, это раз плюнуть.

— Тоже верно. У меня даже одна задумка есть, только не зверье приручать надо, а…

— Говорить будешь?

— Что говорить-то, — Михеич разводит руками, — я почем знаю, почему у вас огонь не горит… еще скажите, что я порчу какую на Пламя напустил, и по ночам на метелке летаю, метель поднимаю… Не-е, на метелке, это Наташка моя…

Михеич еще пробует шутить, видно, что ему не до смеха. Кто-то из детей хнычет, Наташка успокаивает малыша, ре-ва-ко-ро-ва-дай-мо-ло-ка, я смотрю на них, спрашиваю себя, на хрена мы все это затеяли…

— Ох, Михеич, ты гляди, не скажешь, так и клещами придется из тебя слова вытягивать, — бормочет Антоха, видно, что не шутит, да какие тут могут быть шутки, холод-то подступает.

Поворачиваюсь к окну, чтобы ветер не задувал в спину, хорош уже почки из меня выгрызать… смотрю на темную улицу, зима разлеглась на крышах белой тушей, холод пробрался в дома, гуляет по комнатам, рисует на окнах изморозь.

Поеживаюсь. Вспоминаю. Не всегда же такое было, не всегда, было же, когда идешь вечером по городку, и во всех домах светятся окна, пылают очаги, люди собираются у огня, ужинают, может, раз в жизни на электрисство какое разорятся, видео включат… Да что видео, не столько на видео смотришь, сколько на пламя очага… Сидят семьями, галдят, смеются, шутят… Вот у отца моего в доме так было, у него-то никогда пламя не га…

Черт…

— Пустите Михеича.

— Чего? — Антоха смотрит на меня, все смотрят на меня, парни, девки, связанные Михеич и его Наташка…

— Не виноватый тут Михеич. Точно вам говорю, не виноватый.

— А кто виноватый, ты, что ли?

— Да не я… мы… все…

Холодный ветер пробирается под одежду, похотливо шарит ручонками по спине.

— Я вот что надумал…

2537 г. Не люди

— Думаешь, приручатся они?

Помахивает хвостом — недоверчиво, настороженно.

— Отчего же не приручатся… твари смышленые…

— А этих куда… старых тварей?

Прядает острыми ушами.

— А откуда пришли, туда пусть и катятся… в лес. Как приручили их, так и отручим. И что мы им дали, то забрать у них…

— Тоже верно, на хрена им это теперь…

2537 г. Люди

— Чушь полная.

Смотрят на меня — холодно, равнодушно, вижу, не верят. Я так и знал, рассказывал им, что надумал, знал — что не поверят, вот только Михеич посматривает на меня, кивает, верит, да что Михеич…

— Этих тут до утра оставьте, — кивает Антоха на Михеича с женой, на пищащих детей, — пусть посидят, подумают, может, что и скажут… Айдате, парни, пошукаем в очаге у Михеича, может, чего и найдем, секрет какой.