Продам май (сборник)

Я уже понимала, что не выберусь живой, они заклюют, они растерзают, загрызут, растопчут… Я даже не могла понять, как они выглядят, их было слишком много, и все разные, летучие, ползающие, прыгающие… Клевали со всех сторон, сильно, больно, сбили с ног в траву, вот это хуже всего, говорили же, главное, удержаться на ногах… Если упадешь, считай, все…

Каким-то чудом еще сжимала скорлупу, зачем она мне теперь, скорлупа эта, зачем мне теперь все… романтика… вот тебе и романтика, кто же знал, что они такие… звери…

– Парень, ты там живой еще, нет?

Директор выпал как из ниоткуда, схватил меня, поволок к порталу, новый удар разорвал на мне костюм, лохмотья сиротливо повисли на измочаленном теле. Директор-то зачем за мной выбрался, и его сейчас туда же…

– Ох, парень, держись, сам-то идти не можешь? Давай, давай, ты, конечно, худенький, все равно тебя не уволоку… Еще скорлупу удержал? Ну, вообще молодчина… Эт-то еще что?

Я почувствовала, что краснею.

– Барышня, вас-то как сюда черт занес? Я ж в объявлении четко написал, мужской род, средний род, ну, на худой конец, третий род, но уж никак не женский…

– А я чем хуже?

– Да не хуже, женщины-то пугаются… Одна вообще тут сразу на клетку их многоярусную забралась, и давай визжать… Я ей кричу, что сидишь-то, давай, скорлупу бери, вон какая красивая в двух шагах… А она визжит, я боюсь, они вон какие…

– Да я не боюсь… только когда ногу подбили, не удержалась, упала…

– Ну ты вообще молодцом держалась… дай гляну… да, крепенько тебя, синяк будет… Пошли, перевяжу… – он кинул меня на бесчисленные лежанки под защитным куполом – снимай с себя лохмотья эти… Да нечего стесняться, я полтора миллиарда лет уже прожил, уже всякое видел… и женский род, и средний, и третий…

– А красивая штука, – директор вытянулся на потертой лежанке, еще раз оглядел скорлупу.

– За такую миллионов пять дадут, – поддакнул бухгалтер, кое-как выбираясь из завалов на столе.

– Да не отдам ни за что… первый раз такую красоту вижу, у меня останется… в музее… – спохватился директор.

– Девочке-то премия будет?

– Будет, как не быть… вообще молодчина. Это же один из самых опасных участков, там у них такое оружие есть, что нам и не снилось… Туда и опытные ходить-то боятся… все по маленьким городам… А она сразу в самую гущу муравейника этого… и хоп, красоту такую отхватила…

– Там еще много чего было красивого… я потом принесу.

– Не, ты сразу-то не тревожь их… Мы так часто в одном городе не пасемся, да там, тем более, вся армия на уши встала… Вот, барышня, работа вся наша… кормим их, следим, чтобы зерно там всякое в земле уродилось, а потом ходим, собираем, что они понастроили…

– И много строят?

– Да много красоты всякой, видели же музей наш… – директор завертелся на жалобно заскрипевшем ложе – Раньше они вообще красотищу делали… Для богов старались. Они нас богами считали, знали, что для богов надо строить храмы… Только сейчас у них как-то все крахом пошло, – продолжал директор, – все меньше строят, а если строят, то из рук вон плохо, панельные клетушки… У них сейчас и интересы другие какие-то, то друг с другом сцепятся, решают, где чья земля… как будто вообще тут есть что-то ихнее… Потом митинги все эти придумали, набьются на площади, одни одно кричат, другие другое…Или биржи эти… Купи-продай, купи-продай, что они там делают, хрен пойми…

– Что же… цивилизация себя изживает… – бухгалтер выбрался из бумажных россыпей, – питомник этот… он тоже не вечный… Потому никто и не выводит питомники эти человеческие, потому что затрат выше крыши, а прибыли с горсточку… Это же сколько труда, планету создать, климат выровнять, потом ждать, пока из протоплазмы многоклеточные выведутся, пока на сушу вылезут, пока на ноги встанут, в руки палку возьмут… Пока строить начнут… А потом тысяча лет, две, три, и все. В богов они уже не верят, храмы не строят, жизнь свою потратить на то, чтобы фреску расписать, это уже не для них… Панельных блоков понастроят, по конторам рассядутся и все.

– И как их… расшевелить? – спросил директор.

– А никак. Еще лет двести, и питомник закрывать можно. Я-то знаю, сколько уже по этим питомникам…

– Как… закрывать? Уничтожить?

– Зачем… бросить, да и все. Хлеб расти перестанет, они сами вымрут… Через двести лет считайте все…

Сердце екнуло. Искать новую работу лет через двести мне не улыбалось, в офисы и магазины идти не хотелось. Решение пришло само.

– А что, если… селекцию проводить?

– Какую селекцию, мы не на птицефабрике, – фыркнул директор.

– Ну и здесь… селекцию. Убирать тех, кто по биржам сидит, кто по конторам… Оставлять только тех, кто строит… картины пишет…

– Думаешь… поможет? – директор посмотрел на ружьишко в углу.

– Должно. А может, твари эти испугаются, что бездельники всякие пропадают… и все творить начнут.

– Нет, барышня, это вы бросьте… под страхом смерти человек храм не построит… а построит, так ничего хорошего не выйдет, пробовали уже… хотя с селекцией ты хорошо предложила… Смышленая девка, далеко пойдешь…