Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем

«Бак, ты меня слушаешь? Бак?»

Я нащупал выключатель, чтобы зажечь свет. Набрал номер Холлистера. Его реакция была точно такой же, как у меня.

Нет, этого быть не может. «Пре только что был здесь, – сказал он. – Он ушел в прекрасном настроении. Я перезвоню».

Когда через несколько минут он перезвонил, голос его прерывался от рыданий.

Все, что кто-либо мог сказать, сводилось к тому, что Пре повез с вечеринки Шортера домой, а спустя несколько минут после того, как высадил его, поехал дальше и на шоссе потерял управление. Его красивая светло-коричневая «Эм-джи», купленная на первые деньги, заработанные им в «Блю Риббон», налетела на какой-то валун у дороги. Машину подбросило в воздух, а Пре выбросило из нее. Он упал на спину, и «Эм-джи» обрушилась ему на грудь.

На вечеринке он выпил кружку или две пива, но все, кто видел, как он выходил из дома, клялись, что он был трезв.

Ему было двадцать четыре года. Ровно столько же, сколько было мне, когда я вылетел с Картером на Гавайи. Другими словами, когда моя жизнь только начиналась. В возрасте двадцати четырех лет я еще не знал, кто я, а Пре не только знал, кем он был, весь мир это уже знал. Он скончался, когда не был побит ни один из его американских рекордов в беге на длинные дистанции – от 2000 до 10 000 метров, от двух до шести миль. Разумеется, удерживал он не только рекорды. Он удерживал, захватил наше воображение, приковал нас к себе и теперь уже никогда не отпустит.

В своем панегирике Бауэрман, разумеется, говорил о спортивных достижениях Пре, но настаивал, что жизнь Пре и его легенда были пронизаны более значительными и высокими устремлениями. Да, сказал Бауэрман, Пре был полон решимости стать лучшим бегуном в мире, но хотел добиться куда большего. Он хотел разорвать цепи, опутывавшие всех бегунов, – цепи, навязанные им мелкими бюрократами и скупердяями-счетоводами. Он хотел уничтожить дурацкие правила, сдерживающие спортсменов-любителей и обрекающие их на нищенское существование, не позволяющие им реализовать свои потенциальные возможности. Когда Бауэрман закончил свою речь, когда он сошел с возвышения, я подумал, что выглядел он постаревшим, почти дряблым. Наблюдая, как он неуверенными шагами возвращался на свое место, я не мог понять, как ему удалось найти в себе силы, чтобы высказать все это.

Я с Пенни не поехал вслед за кортежем на кладбище. Мы не могли. Мы были на грани нервного срыва. Не поговорили мы и с Бауэрманом, и я не помню, касался ли в дальнейшем в разговорах с ним смерти Пре. Для всех нас это было невыносимо.

Позже я узнал, что в том месте, где погиб Пре, что-то происходит. Оно превратилось в место поклонения. Люди посещали его ежедневно, приносили цветы, письма, записки, подарки – кроссовки «Найк». Кому-то надо собрать все это, думал я, сохранить где-нибудь в надежном месте. Я вспомнил многие святые места, которые посетил в 1962 году. Кому-то надо было опекать то место, на котором находился злополучный валун, и я решил, что этот кто-то должен быть нами. Денег на что-то такое у нас не было. Но мы переговорили с Джонсоном и Вуделлем и решили, что, пока мы продолжаем заниматься бизнесом, мы найдем для этого деньги.

Клуб «задолицых»

Теперь, когда миновал наш банковский кризис, когда я в достаточной степени был уверен, что не попаду в тюрьму, я мог вернуться к выяснению более глубоких вопросов: что мы тут собираемся создать? Какой компанией хотим мы стать?

Как у большинства компаний, у нас были примеры для подражания. «Сони», к примеру. «Сони» в те дни была, как «Эппл» сегодня. Доходная, инновационная, эффективная – и она хорошо относилась к своим рабочим. Когда ко мне приступали с расспросами, я часто говорил, что хотел бы быть как «Сони». Однако в глубине души все еще метил и надеялся стать чем-то более значительным и… неопределенным.

Я рылся в памяти и душе, и единственное, что мог отыскать, было это слово – «победа». Само по себе это не было чем-то особенным, но значило куда больше, чем возможная альтернатива. Что бы ни случилось, я просто не хотел проигрывать. Проигрыш означал смерть. «Блю Риббон» была моим третьим ребенком, моим бизнес-дитятей, как говорил Сумераги, и я просто не мог вынести даже самой мысли о его смерти. Она должна жить, говорил я себе. Просто должна. Это все, что я знаю.

Несколько раз в течение первых нескольких месяцев 1976 года мы собирались тесным кружком – я, Хэйес, Вуделл и Штрассер, и за бутербродами с газировкой мы обсуждали этот вопрос о конечных целях. Вопрос выигрыша и проигрыша. Деньги не были нашей целью – в этом мы были единодушны. Деньги не рассматривались нами как завершающая фаза нашей деятельности. Но какими бы ни были наша цель или завершение нашей работы, деньги оставались единственным средством для их достижения. И более значительные деньги, чем те, которые были у нас на тот момент.