Продавец прошлого

Я почувствовал, как у меня подгибаются колени. Да, мне исполнилось восемнадцать лет, и я никогда не имел дела с женщиной. Дагмар провела меня за руку по лабиринту коридоров, и когда я пришел в себя, то очутился, мы оба очутились, в огромной комнате, увешанной тяжелыми зеркалами. Тут она подняла руки, ни на минуту не переставая улыбаться, и платье с шорохом скользнуло к ногам.

— Целомудрие — ненужная агония, парень, я с удовольствием вам помогу.

Я представил ее себе с моим отцом в душном сумраке этой самой комнаты. Это было молнией, прозрением, я увидел, как она, умноженная зеркалами, выскальзывает из платья и обнажает грудь. Увидел ее длинные бедра, почувствовал их жар и увидел отца, его сильные руки. Услышал его смех зрелого мужчины, сопровождаемый хлопаньем о ее кожу, и пряное словцо. Я проживал это мгновение тысячи, миллионы раз с ужасом и отвращением. До самого последнего своего дня.

* * *

Иногда мне вспоминается печальная стихотворная строчка, автора которой я не помню. Возможно, она мне приснилась. Может быть, это припев фаду, танго, самбы, которую я услышал в детстве: «Нет ничего хуже, чем никогда не любить».

В моей жизни было много женщин, но, боюсь, ни одну я не любил. Не испытал страсти. Как, вероятно, того требует природа. Я думаю об этом с ужасом. Мое нынешнее положение — есть у меня такое подозрение — это наказание, ирония судьбы. Может, оно и так, а может, это было сделано просто ради развлечения.

Рождение Жузе Бухмана

На этот раз иностранец дал знать о себе, прежде чем появиться — позвонил, — и у Феликса Вентуры было время подготовиться. В половине восьмого он был уже разодет, будто на свадьбу, — словно жених или отец жениха: в светлом парусиновом костюме, на котором сиял, как восклицательный знак, алый шелковый галстук. Костюм перешел к нему по наследству от отца.

— Вы кого-нибудь ждете?

Он ждал его, иностранца. Старая Эшперанса оставила уху на плите, чтобы не остыла. Она купила ранним утром замечательного морского карася, прямо у рыбаков с Острова, да еще пяток копченых сомов на рынке «Сан-Пауло». Кузина привезла ей из Габелы душистых ягод жиндунгу — «огня в твердом состоянии», объяснил мне альбинос, вместе с маниокой, сладким картофелем, шпинатом и помидорами. Стоило Феликсу поставить супницу на стол, по гостиной поплыл густой аромат, жаркий, как объятие, и впервые за долгое время я пожалел о своем нынешнем состоянии. Я тоже был бы не прочь сесть за стол. Иностранец ел с видимым аппетитом, словно вкушал не упругую мякоть карася, а всю его жизнь: годы и годы скольжения среди неожиданного взрыва косяков, водоворотов, толстых нитей света, в солнечные дни отвесно падающих в голубую бездну.

— Интересное упражнение, — сказал он, — попытаться взглянуть на события глазами жертвы. Взять, к примеру, рыбу, которую мы едим… замечательный карась, не правда ли?.. Вы пробовали взглянуть на наш ужин с его точки зрения?

Феликс Вентура посмотрел на карася со вниманием, которым до сего момента не удостаивал бедную рыбу; затем в ужасе отодвинул тарелку. Собеседник продолжил есть в одиночку.

— Полагаете, жизнь просит у нас сочувствия? Не думаю. Жизнь просит нас насладиться ею. Вернемся к карасю. Представьте себя на его месте, что вы предпочтете: чтобы я вас съел с неудовольствием или с радостью?

Альбинос не отозвался. Ладно, карась так карась (все мы караси), однако он предпочитает, чтобы его никогда не ели. Иностранец не умолкал:

— Меня как-то взяли с собой на праздник. Один старик отмечал столетний юбилей. Мне захотелось узнать, как он себя ощущает. Бедняга растерянно улыбнулся и говорит мне: «Да я толком и не знаю, все случилось слишком быстро». Он имел в виду столетний срок своей жизни, и это прозвучало так, словно он говорил о несчастье, о чем-то таком, что свалилось на него несколько минут назад. Иногда я чувствую то же самое. Давит на душу груз прошлого и пустоты. Я чувствую себя, как тот старик.

Он поднял бокал:

— А я все еще жив. Я выжил. Я начал это осознавать, пусть это и покажется вам странным, высадившись в Луанде. Выпьем за Жизнь! За Анголу, которая вернула меня к жизни. За это замечательное вино, которое будит воспоминания и объединяет.

Сколько ему лет? Может, шестьдесят, в таком случае он всю жизнь неустанно следил за собой, или сорок-сорок пять, и тогда он, вероятно, годами пребывал в глубоком отчаянии. Гляжу я на него, сидящего здесь, — и весь он такой крепко сбитый, как носорог. А вот глаза кажутся намного старше, полные неверия и усталости, даже если порой — как только что, когда он поднял бокал и предложил выпить за Жизнь, — в них вспыхивает свет зари.

— Сколько вам лет?

— Позвольте, я буду задавать вопросы. Вы достали то, что я просил?

Феликс поднял глаза. Достал. У него на руках удостоверение личности, паспорт, водительские права, все документы на имя Жузе Бухмана, уроженца Шибиа, 52 лет, профессионального фотографа.