Продавец

Когда поодаль от беседки, где Вася играет со мной в морской бой, я наблюдаю, как у барбекю собрались три поколения женщин, а рядом улыбается Егор своей невероятной улыбкой, у меня складывается впечатление, что я наблюдаю за ожившей рекламой, где неприлично красивые люди на фоне неприлично синего неба рекламируют здоровый образ жизни.

— Немного жутко смотрится, правда? — сказал подошедший Сергей.

— Что есть, то есть… — честно отвечаю я.

Сергей смеется.

К вечеру мне нет дела, красивы ли женщины семьи Егора, потому что к красоте привыкаешь так же быстро, как и к некрасивости, и на первый план выходят привычки человека.

Анжела, проходя мимо своего мужа, задевает его рукой, плечом или попой.

У Насти удивительно живая мимика, в процессе разговора она изображает хомяка, ленивца и порой хищную кошку, потом смеется и не перестает спорить с братом, разговаривая слегка свысока, несмотря на то, что он всегда во всем с ней соглашается.

Антонина, та, что Петровна, шевелит ушами. Это кажется забавным, даже отчаянно смешным, когда женщина элегантного возраста вдруг подмигивает правнучке и начинает шевелить ушами, отчего Вася сначала смотрит, открыв рот, а потом взрывается смехом, прыгая у меня на коленях, и я опасаюсь, что она отдавит их. Все же она довольно рослая девочка, и теперь я точно знаю, что она вырастет с такими же стройными клонированными ногами.

Но главное — Егор шепчет мне на ухо: «Давай потанцуем».

И мы танцуем. Босиком. На мягкой траве.

Не обращая внимания на его семью, потому что я ни на что не могу обращать внимание, когда меня окружает кокон из рук продавца, я слышу размеренный стук его сердца, и тихое шептание «спасибо, что поехала со мной, Василина».

Я уже достаточно утомлена и, по большей части, возбуждена. Скорей всего, это эффект от травы под голыми ногами. Вася спит, и Егор сказал, чтобы я поднималась в комнату, его бывшую комнату, но которая до сих пор «числится» за ним, как моя комната в квартире родителей «числится» за мной, и выложила вещи из сумки в комод. Мне кажется вполне уместной такая просьба, ведь чем раньше я доберусь до тела своего продавца, тем лучше. Егор также уточнил, на всякий случай, что в доме отличная шумоизоляция, а на втором этаже только мы и Настя, но она вряд ли будет ночевать дома, «соскучилась по подружкам».

Бывают странные моменты, когда ничего, кроме как «ничто не предвещало» сказать нельзя. Открывая верхний ящик комода, я увидела много фотографий, очень много, фантастически много. Наверное, если распечатать все мои фотографии за всю мою жизнь, включая случайные и общие — такого количества не наберется.

Не надо сильно всматриваться, чтобы понять, кто на этих фотографиях. Вася сильно похожа на свою мать.

Фотографии, где совсем юная, невероятно стройная девушка стоит на фоне зелени и неба, где Егор обнимает её, где держит на коленях, где целует в шею, где кружит её на руках, где она в свадебном платье и, несмотря на свой очевидный живот, она всё еще невероятно стройная, фотографии, где их губы переплетаются… Где малюсенькая Вася сидит на руках все так же стройной девушки…

Это похоже на подглядывание в замочную скважину, я не могу отделаться от ощущения, что увидела то, что не должна была видеть, как если случайно прочитать чужую переписку или стать нечаянным поверенным тайн… От этого странный холодок бежит по позвоночнику, но руки перебирают фотографии отдельно от моего мозга. Кинопленка… Это не должно меня удивлять или злить, ведь я каждый день вижу итог этой связи, я учу этот итог читать и разрешаю откусить кусочек теста на вареники.

Именно этот итог целует меня обязательно на ночь, даже если я ночую одна дома, придя за руку с Настей. Именно глаза этого итога смотрят с фотографий, оставленных в верхнем ящике комода…

— Прости, — слышу над своей головой.

Меня одергивает. Есть правило: никогда не разговаривать с человеком о том, о чем он не готов говорить. Егор никогда не рассказывал о своей жене и почему он остался один с Васей, я не спрашивала… Не то, чтобы я не задавалась вопросом… Просто — высшая степень непродуктивности задаваться вопросами, на которые тебе не спешат ответить — так всегда говорит мой папа. Он, чаще всего, прав.

Быстро одернув руки от фотографий, я говорю быстрое:

— Прости, прости, я… я… я должна была сразу закрыть… мне жаль, правда, — мой голос звучит как-то странно, но я же не собираюсь заплакать… наверное… просто мне стыдно… отчего-то.

— Василина, прости, я забыл про них.

— Ничего… — я все еще не собираюсь плакать, просто мне стыдно, как бывает стыдно, когда увидишь что-то, что не предназначалось для твоих глаз.

— Дай пакет, я сожгу их, — и я наблюдаю, как фотографии безжалостно отправляются в большой полиэтиленовый пакет, лишь изредка серые глаза скользят по ним, а иногда и пальцы.

— Подожди, подожди, — вдруг вспоминаю я. — Ты не должен! Василиса, она начнет спрашивать… понимаешь? Это важно… мне кажется, верней, я не уверена… оставь их тут, где они лежали… это не имеет значения… да, это не имеет значения для меня… — я же не собираюсь плакать.