Продавцы невозможного

С этого, собственно, все и началось. Офицеру Ушенко показалось, что Араб потратил на вечерний моцион весь положенный литр. Он вошел в камеру и набросился на бедолагу с такой яростью, словно… Словно все это имело хоть какой-то смысл. Теперь разглагольствует, наслаждаясь мучениями Араба, и косо поглядывая на вытянувшегося у стены Чайку.

— Почему молчишь?

Знаем мы эти фокусы. Откроешь рот — получишь по зубам. Говорить можно, только получив разрешение. Илья принялся «есть начальство глазами».

Тем временем Араб потерял сознание и мешком рухнул на пол. Лучший в его положении ход.

— Две недели в лазарете, — задумчиво протянул Ушенко. Сделал шаг, оказавшись в нескольких сантиметрах от Чайки, и очень тихо прошипел: — Я тебя хотел изувечить, маленькая гнида, да Флобер не разрешил.

Глаза продолжают тупо изучать надзирателя, на лице не дрогнул ни один мускул, услышал Илья Ушенко или нет — непонятно.

— Стоять «смирно» еще десять минут, тварь, — приказал офицер Ушенко и вышел из камеры.

Африка, мать ее, тут приказы не обсуждаются.

— Как Араб?

— Две недели, — коротко ответил Чайка.

— Врачи сказали?

— Ушенко.

Надзиратель в таких вещах не ошибался.

— Сука, — едва слышно просипел Пьеро.

— Говнюк, — поддержал сокамерника Апельсин.

Илья промолчал — какой смысл надрываться? Да — сука, да — говнюк, но разве это изменишь? Для обсуждения есть гораздо более серьезная тема, но они… они ее не видят.

— Говорят, Тэтчер какой-то новый удар придумал, вот Ушенко и бесится.

— Нет, все дело в том, что он пить бросил…

«Они не чувствуют, они ни черта не чувствуют. — Чайка торопливо жевал кашу. Занятые челюсти — отличный повод не вступать в разговор. — Они не понимают, что Ушенко срывается не просто так, что усиливающаяся агрессия должна быть чем-то обоснована, и это что-то…»

— Говорят, завязавшие алкоголики подвержены сердечным болезням.

— Ага, надейся, Ушенко нас всех переживет.

«А вот это точно!»

Апельсин и Пьеро попали в Африку за весомые дела: один набедокурил с банком, другой целый год качал деньги с электронных счетов страховой компании, но оба они были, если можно так выразиться, ломщиками простыми. Нахватались премудрости, почувствовали себя неуязвимыми, ломанули по мелочи, остались безнаказанными, понравилось, рискнули на крупное дело. Рискнули и проиграли. Они даже городов своих родных ни разу не покидали, не глотнули, в отличие от Чайки, жизни ломщицкой по самое не могу, не стряхивали с хвоста полицейских, не прятались в вонючих трюмах, не висели «блохами» под брюхом «суперсобаки», не видели, как друзья умирают и… и сами не убивали. Вот и не чуяли они то, что для Ильи носилось в воздухе.

Опасности не чуяли.

— Хватит жрать! Строиться, педики! Шевелите задницами!!

— Увидимся за обедом, — бросил Пьеро.

— Конечно, — кивнул Чайка.

«Возможно…»

Рабочий кабинет, который когда-то казался маленьким кусочком рая, дарованным узнику Африки самой Судьбой, теперь виделся серым и тусклым. Камерой виделся. Камерой смертника. Работа есть, но за нее никто не спрашивает, дали какую-то ерунду и даже срок не установили. Хочешь — пиши программу, хочешь — в потолок плюй. Внешние каналы отрубили, сказали — временно, мол, проверка из Цюриха идет. Знаю я ваши проверки. Не маленький.

Опасность!

«Хотел изувечить меня, но Флобер не разрешил…»

По-прежнему защищает? Не позволяет Ушенко сполна насладиться властью над умным ломщиком? Что хотел сказать надзиратель? Почему сказал? В чем смысл? Бессильная злоба или нечто другое? Какого хрена тебе нужно, господин офицер Ушенко?

«Хотел изувечить, но не разрешили».

Араб отправился в лазарет. Перестал выходить на работу. Лазарет в другом корпусе.

Чайка закурил сигарету — обычную, «травку» давно перестали приносить, — и улыбнулся, увидев, как дрожат пальцы.

Лазарет в другом корпусе. Араб перестал выходить на работу. Ушенко хотел избить меня, но Флобер не позволил. Флоберу нужно, чтобы я оставался на рабочем месте.

Потому что Флобер собирается прикрыть лавочку.

Вот и правильный ответ, мать твою, вот и гребаная разгадка.

Сказка о спецподразделении в Цюрихе оказалась сказкой. А может, и не сказкой — это ничего не меняет. Вряд ли те машинисты, которым дали второй шанс, писали π-вирус. Им повезло больше, их способности определяли с помощью других задач. А я влип.

Флобер выполнил заказ Сорок Два? Может быть. Флобер выполнил заказ Цюриха? Может быть. В любом случае никто не должен знать, откуда взялся π-вирус. Концы нужно обрубить, и он, Чайка — первый конец списка.

Потому и должен выходить на работу.

«Похоже, не сегодня-завтра меня отправят на каменоломни…»

А там — Пилсуцки. Просто и со вкусом.

Потом разберутся с другими машинистами, которые знают меньше, но все равно что-то знают или догадываются. Их будут убивать по одному. А если ребята сообразят, что к чему, и поднимут бунт, то тем облегчат Флоберу задачу — он тупо перестреляет всех прямо в корпусе.

Илья посмотрел на сигарету.

Пальцы дрожат, но страха нет. Странно — страха нет. Организм дрожит, а душа спокойна.