Продавцы теней

«Вот уж кто настоящее привидение, он будто смотрит на себя издалека, стоя где-то в конце длинного шоссе, и сам видит себя во сне, а на сцене показывается только сонный двойник, а не он сам, который далеко», — думал Ожогин. Вся эта история — особенно с самодеятельностью Чардынина — привела его в замешательство. Чертовщина какая-то! Неподвижный взгляд Кторова и правда гипнотизировал, но всех ли? Поймает ли он простую публику?

Простыня была побеждена, но проникла в заслонку и затушила в печи огонь. Повалил дым. В нем артист и скрылся. Где-то на краю сцены были устроены вентиляторы, они гнали смрад прочь от зрителей, а из клубов дыма выскакивала то нога, то рука — казалось, там барахтались в борьбе как минимум двое, а то и трое.

Зрители разделились на две категории — одни не понимали, что происходит. Другие улюлюкали от счастья. Ожогин растерянно улыбался. Дым рассеялся, печка развалилась, от нее осталась только труба, с ней под мышкой Кторов покидал сцену. Он шагал в сторону кулис беспечно, засунув руки в карманы. На прощание обернулся к залу, вытащил из кармана левую руку, разжал кулак, и из него полыхнуло небольшое пламя. Так, с пламенем в руке Кторов и ушел за кулисы. За все время репризы он произнес одну реплику: «Вы недостаточно серьезно воспринимаете это произведение, оно настолько значительно, что с ним не сравнится „Война и мир“». Голос у него был шершавый, будто механический. Лицо во все время спектакля ничего не выражало. Кто-то всхлипнул.

Раздались аплодисменты. Некоторые кричали «браво», но в нестройных голосах слышалось удивление. Ожогин вдруг вспомнил вечер с Лямскими, музыкантами-путешественниками.

— Мы сделаем удивительные серии… — завороженно шептал Чардынин. — У него есть целый набор трюков с разными механизмами и техническими приспособлениями, он, видишь ли, нежничает с ними и, в конце концов, приручает. Веришь, Саша, уже изложил мне идею о том, как человек влюбился в поезд.

— Верю, Вася. Что-то ты разволновался. Я тебя таким, душа моя, давно не видел.

Кторов показал еще несколько удивительных номеров, которые вводили публику скорее в смятение, чем в восторг. Но это смятение как раз дорогого стоило. Впрочем, Ожогин колебался.

Домой возвращались затемно. Густая ночь, дуга огней вдоль побережья. Ожогин вспомнил про Толстого в Антибе — неужели корпит над сценарием при свете лампы с алым абажуром? Наверное, нанял кого-нибудь из русских рифмоплетов, которые пристратились к прованскому вину, а на дорогу домой денег нет. И все-таки Кторов… Новая комическая серия — и все у его ног. Может, именно это сейчас и нужно публике — грустные трюки? И покоряет он своей безоружностью, вот чем. Это может купить публику. А что он выделывал в ресторане! Если попытаться объединить, перемешать, дать зрителю вздохнуть на бессмысленных падениях, а потом — рраз! — и тебе Отелло. Ожогин заерзал. Кажется, он начинал понимать, что надо делать. Завтра подписать контракт. И все-таки не простовата ли наша синематографическая публика для него? Опять риск, а Толстой все выгреб. Серии с Кторовым можно было бы продать в Америку и победить Холливуд. Он же существо как с другой планеты, он зачарует. И надо ли будет платить процент Нине?

Дома Ожогина ждало письмо от Лямских. Они рассказывали о том, что на Кавказе, в театрике города Боржоми, видели «инженерную драму Бориса Кторова», которую «ни в коем случае нельзя упустить». «Тогда — да. Завтра же контракт. Не думаю, что он много запросит», — сказал себе Ожогин, еще раз пробегая глазами строчки.

Утро было подернуто дымкой, отчего, казалось Чардынину, в воздухе была разлита таинственность. Он встал первым в доме. Было часов шесть утра. Чардынин сделал себе кофе и сел в саду. Нетерпение охватило его еще в середине ночи, когда открылись глаза, сон ушел, а на смену ему пришло навязчивое желание ехать подписывать контракт с Кторовым. Чардынин ждал, когда проснется Саша. Если Ожогин сомневается в кторовских сериях, тогда он, Чардынин, должен настоять на их запуске и рискнуть тем, что ему при благоприятных обстоятельствах причитается из доходов. Задумчиво приковылял к столу длинноухий Бунчевский и улегся Чардынину на ноги, как уставшие крылья распластав по траве уши. Чардынин улыбнулся. С момента встречи с Кторовым он стал повсюду видеть репризы и трюки.

Ожогин спустился часа через два, когда Чардынин окончательно извелся. Глотнул остывшего кофе, сунул в рот сигару и уселся в плетеное дачное кресло.

— Что ты решил с Кторовым? — сразу спросил Чардынин.

— Скажи честно, Бася, ты действительно считаешь, что он «купит» публику, или тебе просто очень хочется, чтобы он ее «купил»?

Чардынин помолчал. Лицо его было нахмурено, на нем появилось упрямое выражение.

— Я не знаю, «купит» ли он публику, — медленно проговорил он, словно с трудом подбирая слова. — Но я знаю, что публика будет полной дурой, если не «купится».

Ожогин хмыкнул.