Продажная тварь

Фой понимал, что я больше никогда не вернусь в Клуб интеллектуалов, и одарил меня таким скорбным взглядом, каким миссионеры, должно быть, смотрели на язычников в джунглях. Взгляд его говорил: «Неважно, что ты слишком глуп, чтобы оценить Господню любовь. Но Он любит тебя, несмотря ни на что. Просто отдай своих женщин, свои природные богатства и своих бегунов на длинные дистанции».

— А тебя разве не волнует белая школа?

— Не-а, белым детям тоже нужно где-то учиться.

— Только белые дети не станут покупать моих книг. Да, кстати…

И Фой протянул мне экземпляр «Тома Сорри», а потом забрал обратно и без спросу подписал его мне.

— Фой, можно задать тебе вопрос?

— Да, конечно.

— Может, это слухи, но мне важно знать, действительно ли ты владеешь самыми расистскими эпизодами «Пострелят»? Если так, у меня есть предложение.

Похоже, я задел за живое. Фой отрицательно покачал головой, показал на свою книгу и ушел обратно в кафе. Когда стеклянная дверь открылась, я успел услышать, как самый богатый афроамериканец и два прославленных негритянских посланника вместе с Королем Казом во всю глотку голосят рэп «Fuck tha Police» группы N.W.A. Прежде чем засунуть «Тома Сорри» в седельную сумку, я бегло взглянул на дарственную надпись и увидел в ней угрозу.

Продажной твари

Яблоко от яблони недалеко падает…

Фой Чешир

Да пошел он. Я поскакал домой. Погнал коня вниз по бульвару Гатри. По пути я изобретал разные варианты выездки — не обращая внимания на полицейских, пустил лошадь восьмеркой вокруг желтых конусов на перекрытой центральной полосе. На Черитон-драйв я увидел запыхавшуюся скейбордистку и, выдав ей в одну руку повод, прокатил, как в длинном кабриотеле, от Эйдроум-стрит до Сойер-стрит, а потом резко повернул на Бернсайд. Я и сам не знал, чего хотел от попытки вернуть Диккенсу славу, которой никогда не существовало. Даже если официальный статус когда-нибудь окажется восстановлен, не будет никаких фанфар и фейерверков. Никто не поставит мне в парке памятник и не назовет в мою честь школу. Мне не дано испытать чувств первооткрывателя, не повторить подвигов Жана Батиста Пойнт дю Сейбла[178], воткнувшего флаг в землю Чикаго, или Уильяма Овертона, отца-основателя Портленда. В конце концов, я ничего не открыл и ничего не основал. Мне предстояло всего лишь смахнуть пыль с артефакта, который еще даже не врос в землю. Когда я вернулся домой, Хомини торопливо помог мне расседлать лошадь и потащил к компьютеру. В онлайн-энциклопедии он отыскал недавно выставленную короткую статью неизвестного исследователя.

Диккенс, непризнанный город на юго-западе округа Лос-Анджелес. Некогда полностью черный, в настоящее время там дофига мексиканцев. Некогда считался столицей преступного мира. Сейчас делишки поправились, но лучше смотреть в оба.

Да, если когда-то я верну Диккенс из небытия, то лучшей наградой станет широкая улыбка Хомини.

Глава двадцатая

Никому ни слова, но следующие несколько месяцев я занимался ресегрегацией, и это было здорово. В отличие от Хомини, у меня прежде никогда не было настоящей работы, пусть и забесплатно. Мы с Хомини колесили по городу, и он был моим афроамериканским Игорем, злобным социологом-вдохновителем, хотя со стороны, казалось, мы смеемся над собственным бессилием.

Каждую неделю, с понедельника по пятницу, ровно в час дня Хомини как штык стоял возле грузовика.

— Ну что, Хомини, к сегрегации готов?

— Да, хозяин.

Мы начинали с малого, и в этом очень пригодилась актерская слава Хомини, всеобщего любимца в Диккенсе. Отбивая чечетку, он входил куда-нибудь и выдавал такой замысловатый номер в духе старого доброго театра Читлин, что братья Николас, Чарльз Коулз или Бак и Бабблз наверняка позеленели бы от зависти:

Потому что я кудряв
Зубы — жемчуг, добрый нрав
И улыбчив (каждый знает)
И одет как подобает

Уже много лет подряд

Я всегда чему-то рад
Остальное все — фигня

И пускай я чернокожий

Веселее нету рожи —
Кличут Солнышком меня!

После этого, словно это тоже часть представления, Хомини лепил на витрину магазина, кафе или парикмахерской табличку «ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ». И никто их ни разу не убрал, по крайней мере при нас — ведь Хомини так старался.