Продажная тварь

Заметив время, я отправился на север, лавируя между гнавшим «мазерати» и двумя подростками на дареном кабриолете BMW. Почти два километра дорогу пересекали следы от грязевого оползня, уходившие вниз, в кусты. Наконец, я выехал к улице и к Кристалуотер Кэньон Парк, небольшой ухоженной зоне отдыха, оборудованной столиками для пикников, с тенистыми деревьями и баскетбольной площадкой. Не обращая внимания на текущую по дереву смолу, я уселся под толстой елью. Собравшиеся после работы игроки разминались, чтобы сыграть пару раз до заката. В центре площадки маячил одинокий долговязый черный лет тридцати с небольшим, светлокожий, без рубашки. Из тех полупрофессионалов, что забредают на площадки для белых в богатых кварталах вроде Брентвуда или Лагуны в поисках достойной игры, возможности возвыситься и, кто знает, может даже найти работу.

— Внимание! Всем ниггерам просьба съебаться с площадки, — заорал черный брат к восторгу белых игроков.

Профессор философии в творческом отпуске ввел мяч в игру. Адвокат по делам о возмещении ущерба бросил с угла. На редкость хорошо сыграв рукой, толстый фармацевт опередил педиатра, но смазал бросок в прыжке. Дейтрейдер сделал бросок, но не задел кольцо, и мяч улетел за поле в сторону парковки. Даже в Лос-Анджелесе, где крутые тачки стоят впритык, словно тележки у супермаркета, машина Фоя с номером ’56 300SL опознавалась безошибочно. На земле таких осталось не больше сотни. Фой сидел возле переднего крыла в небольшом шезлонге, одетый лишь в трусы, футболку и сандалии, болтал по телефону и одновременно что-то печатал на ноутбуке, почти таком же старом, как и его автомобиль. Он сушил одежду. Его рубашки и брюки висели на плечиках, зацепленных за дверцы «крылья чайки», которые, широко распахнутые, парили, как крылья серебряного дракона. Мне нужно было спросить. Я встал и прошел вдоль площадки. Два игрока упали, хотя мяч не был ни у одной из команд. Они поднялись на ноги и продолжили спор.

— Ну и от кого отскочил мяч? — спросил меня игрок в стоптанных кроссовках, протянув ко мне руку в молчаливой мольбе о пощаде.

Я его узнал. Он играл усатого детектива в одном старом сериале, который до сих пор популярен на Украине.

— Он отскочил от чувака с волосатой грудью.

Кинозвезда не согласилась. Но это было верным решением.

Фой поднял на меня глаза, не переставая болтать по телефону и печатать. Он страстно и неразборчиво тараторил бессмысленный набор слов — что-то про скоростные поезда и возвращение негров-носильщиков в пульмановские вагоны. Шины «Пирелли» его «мерседеса»-купе полысели. Из потрескавшейся кожаной обшивки сидений, словно гной, выпирал желтый поролон. Наверное, Фою негде было жить, но он отказывался расставаться со своими часами и машиной, за которую, даже в таком разъебанном состоянии, он выручил бы на аукционе несколько сотен тысяч. Но мне нужно было спросить.

— Что пишешь?

Он прижал телефон плечом.

— Сборник эссе «Когда-нибудь я заговорю как белый».

— Фой, когда в последний раз ты произвел на свет хоть что-то оригинальное?

Совершенно не обидевшись, Фой на секунду задумался и сказал:

— Наверное, когда был жив твой отец.

И продолжил телефонный разговор.

Я вернулся к старому дому Фоя и обнаружил, что Хомини и Батерфляй купаются голышом в бассейне. Даже удивительно, что любопытные соседи не потрудились вызвать полицию. Наверное, все черные старики похожи друг на друга. Стемнело, беззучно включилась автоподсветка воды. Светло-голубой цвет вечернего бассейна — мой любимый. Хомини залез на самую глубину, притворившись, будто не умеет плавать, и хватался за выдающиеся части тела Баттерфляй как за спасательный круг. Ему не удалось найти того, чего он искал, — фильмов, но то, что он, кажется, нашел, его успокаивало. Я разделся и тоже прыгнул в воду. Она была теплая, градусов тридцать — неудивительно, что Фой разорился.

Я плыл на спине и сквозь пар, поднимавшийся над водой, смотрел на Полярную звезду. Она указывала путь к свободе, но я не знал, нужна ли она мне. Я думал об отце, чьими идеями было оплачено это заложенное поместье. Я перевернулся лицом вниз, словно мертвец, пытаясь принять позу, в которой отец лежал на улице, когда я его нашел. Что успел он сказать перед тем, как его застрелили? Вы еще не знаете, кто мой сын. Вся эта работа, Диккенс, сегрегация, Марпесса, хозяйство, а я до сих пор не знаю, кто я есть.

Нужно задать себе два вопроса. «Кто я? И как мне стать собой?»

Я оставался таким же потерянным человеком, как и прежде, и уже серьезно подумывал, чтобы ликвидировать ферму, вырвать с корнем урожай, продать скот и устроить огромный бассейн с искусственными волнами. Круто же заниматься серфингом на заднем дворе?

Глава двадцать третья