Продажные твари

Но почему с Голышевой он прощался так деликатно, мягко, необидно, а здесь, где его самолюбие самца, соблазнителя, казалось бы, должно по полной программе торжествовать и тешиться, он словно бы «сворачивает» связь, сперва умышленно отказываясь от ласк, а потом — бестактно, безоглядно, мужиковато?

Раб настроения? Каприз пресытившегося охотника за женщинами? Новое увлечение?

Он сознательно и резко превратил секс с партнершей в нечто механистическое, как бы изгнал из него то искусство, которым владел и пользовался для совместного восхождения к апофеозу.

Следователь-аналитик Марьяна Залесская сама до конца не отдавала себе отчет, зачем так явно и заинтересованно «залезает в постель» к Миклачеву и его барышням. Она даже попыталась поймать себя на грешном и постыдном женско-обывательском интересе к подробностям интимной жизни других людей. И не могла не признаться себе, что эти подробности ее волновали. Но она трезво относила это к нормальному проявлению женской сексуальности, каковой не была лишена, несмотря на небогатый опыт и отсутствие классических внешних признаков.

Нет, нечто иное, вполне прагматичное, диктовало ей вопросы и подогревало интерес. Это нечто имело прямое отношение к личности убитого. Марьяна решила отталкиваться от доминанты характера и, соответственно, от версии, которую, несмотря на омерзительные детали преступления, она для себя сформулировала вполне поэтично и даже романтично: «любовь и смерть». Надо отработать эту «поэму» до конца, а уж если упрешься в тупик — искать иные поводы и мотивы.

Сволочь! Сволочь! Мразь! Садист! Нет, пожалуйста, не уходи, ну пожалуйста… Гадина, сука, тварь ты поганая, тварь… Ну все, все, прости, я согласна, делай что хочешь, прости, иди ко мне, иди ко мне, я очень прошу тебя, очень прошу…

«Белокурая бестия» Паша Суздалев методично реализовывал все, что наметил.

Мать убитого Миклачева помочь не смогла. Горе сильно надломило эту пожилую и без того несчастную женщину, потерявшую мужа, а при его жизни все последние годы терпевшую пьяные выходки и побои отставного мента. Она беспрерывно плакала, твердила одно и то же, какой был хороший мальчик, и все предположения относительно небезупречного образа жизни сына отметала в принципе: «Да что вы! Толенька — он…» Дальше шли эмоции слепо любящей и ослепленной горем матери. Самое безнадежное заключалось в том, что, судя по ее репликам, он вообще не делился с нею никакими подробностями личной или профессиональной жизни, а уж интимной — тем более. «Хороший мальчик» позванивал, изредка забегал, подбрасывал деньжат — все. Кстати, по нынешним временам это уже немало, но для следствия — увы! — нужно нечто более обстоятельное.

Паша не стал даже касаться наиболее пикантной детали преступления, понимая всю бестактность разговора об этом с матерью покойного. Единственное, что смог он извлечь для себя полезного, — фраза женщины из ее горестных воспоминаний о «прекрасном мальчике, Толеньке моем»: «Он еще с детства, сыночек мой, честный был, никогда слово не нарушал, и такой целеустремленный — если надо было добиться чего, то обязательно шел до конца».

Это совпадало с отзывами двух одноклассников козловской школы, с которыми уже успел переговорить Паша, и привносило четкую, не подлежащую сомнению характеристику. Могло пригодиться.

С судимостью было куда интереснее.

Внимательно изучив дело в архиве Козловского горсуда, Паша пришел к выводу, что этот Миклачев был либо совестливый, искренний человек, либо холодный, талантливый психолог и позер. Непреднамеренно задавил пожилую женщину, а по стенограмме последнего слова каялся так, словно только тем и занимался, что старушек, как Раскольников, глушил, да вот, к Богу пришел, жизнью искупить готов. Бил на жалость судьи? Похоже. А судья — то, кстати, ни много ни мало сам Дымков, который давно уже в Славянске работает и слывет суровым и неподкупным. Его редкая по нынешним временам репутация Паше была известна хорошо еще и потому, что бандит и насильник Подушкин, изловленный и жестко взятый лично Пашей летом 2007 года на квартире у любовницы, получил от Дымкова, несмотря на слабоватую, честно говоря, доказательную базу и мощные усилия защиты, 20 лет строгача, на год больше, чем просил прокурор. Паша участвовал в процессе, и на паре других побывал, где Дымков вершил правосудие. Такого разжалобить или провести крайне трудно. Тем не менее срок условный, штраф огромный, но деньги — дело наживное, а вот годы в колонии не вернешь.

То ли в те времена Дымков еще не стал таким принципиальным и жестким, то ли… купился на раскаяние парня.

Нет, конечно, можно допустить, что Миклачев и впрямь терзался, аки грешник библейский. Но с законностью приговора не все так очевидно, тем более что и обжаловать его дочь убитой не стала. Что-то не то… Купился ли Дымков, а может, все же купили?