Проделки морского беса

— Как так отходить! — не своим голосом закричал ^лизар. — А корабль? А присяга отечеству? Да что мы, бабы?! Неужто бежать, задрав подолы!

— Выполняйт мой приказ! — визгливо орал немец. — Тотчас выполняйт! Отходить скорей, шнелль, шнелль!

И схватив рупор за горловину, погрозил им, будто собирался швырнуть в Елизара.

— Матрозы, слушай приказ! Отходить! Я есть старый моряк, я есть капитан} Я знай, что делать! Днище корабля гнилой, все развалился, спасать нельзя!

Матроз на корме с силой надавил на древко багра, затем выдернул острый конец из дерева мачты. Остальные матрозы быстро рассаживались по банкам, разбирали весла.

Шлюпка, описав широкий полукруг, отошла от гибнущего корабля и, обогнав рыбачьи лодки, вскоре с ходу воткнулась в песок. От неожиданности Елизар не устоял на ногах, повалился вперед на ближайшего гребца. А когда привстал, увидел: «Диаманта» над водой уже нет, только хлыстами ложатся на серую воду кургузые мачты с обвисшими парусами. А потом и мачты ушли.

Тяжелые военные шлюпки вплотную подойти к берегу не могли. Пришлось приказать вытащить их подальше на отмель, оставить дежурных и брести к суше, разбрасывая воду тяжелыми ботфортами. Все это не имело значения после того, что произошло. И холода мичман не чувствовал, и даже возбуждения или злости, ничего не было, была пустота и какая-то обида…

А потом сидели в душной избе у рыбаков, хлебали уху… К вечеру подошел вельбот, заявились два строгих офицера с Кроншлота. Долго, подробно, придирчиво выспрашивали, сердились. Капитану приказали отдать кортик и объявили его усаженным под арест. А пуще всего выговаривали даже не за то, что погиб корабль, военный флейт, боевой трофей, а за то, что, когда гибель уже приключилась, капитан плохо действовал, не спасал казенного имущества, даже не вспомнил про спящего в каюте мичмана. И людей всех затормошил.

Бывший капитан медленно вытянул из кармана большой клетчатый платок, устало провел им по лицу, верно хотел скрыть слезы. Потом грустно сказал:

— Бог так захотел. Человек сам ничего не может. Я есть бедный, честный шкипер, много плавал, хорошо знайт свое ремесло. Думал, буду служить русским, заработай денег на старость. Военный официр — почет, хорошая плата, много гельд… Судьба рассудил не так. Одно верно: что море берет, назад не отдаст.

Потом уронил платок и, не таясь, заплакал жалкими, стариковскими слезами. А Елизар, превозмогая жалость к Иоганну Тышу размышлял: неужели так-таки море никогда ничего не отдает? Ведь

у самого берега! Эх, авезли-то что! Частицу славы российской! Везли, да не уберегли! Пусть* по воинскому артикулу он сам к этой беде не причастен, даже вроде и в авантаже, сумел спасти документы в шкатулке, донесения и реляции. А все равно душу саднит, будто виноват.

Глава 17 АДМИРАЛТЕЙСКАЯ ФОРТЕЦИЯ

Прежде Елизару нравился чудной городок Санхт-Питерсбурх, новая столица государства Российского, возникшая на Невских берегах, по воле упрямого царя и в силу государственной пользы. Не беда, что между улицами топкое мелколесье, что дворы не токмо простого люда, но и вельмож, выходят в ольшаник, что в наспех ставленных домах отовсюду дует, а весной и осенью река Нева имеет обычай затоплять берега. Даже зимой во влажном питерсбурхском климате не всегда есть годный санный путь, а чаще грязь и распутица. Вязнут в грязи телеги и кареты, бывает, если неосторожно ступишь, так засосет сапог, что лучше выдергивай ногу, а уж потом выручай обувь.

Но есть в Питерсбурхе красота и невиданная, непривычная русскому человеку. Такой простор, такая ширь, так вальяжно катит свои серые, недобрые волны красавица Нева, что заглядишься! А небо, особенно весной и ранним летом — светлая чаша веницейского стекла. И не поймешь, какие краски играют в небе: багряная ли зорька, водянистая ли голубизна, травяная ли зелень. И не только днем, но и ночью. Питерсбуржцы зовут сию пору «белыми ночами», не устают дивиться на такое чудо севера, когда ночью светло, словно днем, а синий сосновый лесок на другом берегу кажется волшебным пологом. Раздвинь тот полог и войдешь в сказочное царство невиданных зверей и птиц.

И еще нравилось Елизару, что ставили новую столицу по точному расчету, но не так, как ставят военную фортецию, не токмо для обороны, а с прикидкой, чтоб удобно было жить и строиться многие годы и столетия.