Проделки морского беса

— Никакого чудища я не брал и не видывал. Погружено в крюйт-камеру пороха три бочки да ядра к пушкам. Ну это, сами знаете, зачем! Порох добрый, шведский. А еще премьер-майор Логинов дал приказ погрузить столько всего разного: и мушкеты, и пистоли, и палашные клинки, и позумент на шляпы, и букна, и всего, всего, — что я, признаться, не знал, как все уместить. И тогда господин премьер-майор наняли моряка, званием стивидор, али сюрвейер, точно чин не припомню. Тот немчин на гружении судов руку набил. Я с матрозами хотя чинил такелаж, палубы, но за всем приглядывал. И за погрузкой тоже, без меня немчин ничего не грузил. А вот что вверх гружено, что вниз, какую кладь в какой трюм клали, это евонное дело было.

Огарков и Брюс переглянулись.

— Ну что ж, господин офицер, поступлено умно. Так и надобно поступать. Когда сам чего не знаешь, у сведущего человека поучиться не стыдно.

Елизара отпустили. Придя в свою камору, он немало удивился, увидев кого-то, сидящего на койке. Человек сидел спиной к свету. При входе Елизара вскочил, кинулся к нему, схватил за щеки, чмокнул.

— Акимка! — Елизар прижал друга к себе. — Ой, Акимушка, сердешный!

Аким с трудом высвободился.

— Пусти, медведь, ребра поломаешь офицеру конной пехоты! Мне с неделю назад сам царь вон какой фонарь под глазом повесил. Гляди!

Аким повернулся к свету. Левый глаз действительно запух, под припухлостью рдел разными цветами, от вишневого до легкой желтизны, здоровенный синячище.

— Пошто он тебя? — удивился Елизар*

— За побег от морского дела к конскому! Александр Данилыч Меншиков. верно, шепнул за меня словечко, ведь они с моим батей в кумпанстве. Вот царь и вызвал. Как, говорит, ты такой-сякой посмел? Обскажи мне весь такелаж линейного корабля. Ну, я начал прытко, а потом заврался. Тогда, говорит, обскажи мне галеру! Я и тут чегой-то перепутал. Царь был хмельной, сердитый! Как приложит мне своей царственной десницей, так я за дверь улетел. А назавтра на ученье пришел глядеть и похвалил за лихость. Я на ходу платок с земли подхватил. А уж эскадрон у меня ходил, всем иностранцам на загляденье. Вот и оставлен я в драгунах, а проще в конной пехоте, потому что мы и пехота тоже. Ой, да что я про себя, да про себя!..

Аким запустил руку за пазуху, достал сложенную записку, припечатанную зеленым сургучом.

— На, получай, от польской твоей Анютки. Брата своего, пана Михала, в живых не нашла. Дозналась, что умер он от тифуса, когда ехал к персам. Стоит твоя любушка у капитана Огаркова, дружбу завела с его дочерьми, ну, водой не разольешь! И все о тебе тревожится, даже слезы льет: как мой пан, морской хоронжий, #сйвет- поживает? Где он? Помнит ли свою Анельку?

Елизар вспыхнул от нечаянной радости, кинулся с запиской к окну, развернул. То, что писала сама Анелька, разобрать было сложно, хоть и писано русекими буквами. А остальное выводила ка- кая-то другая дева. Ничего особенного в записке не было, девичья скромность не позволяет говорить о том, что на сердце лежит. Одно понял Елизар, что любит его польская панна. Не только не забыла, но считает вроде как самым близким человеком. Из-за него и осталась в Питерсбурхе, будет ждать-дожидаться своего коханого.

Глава 18 ОСТАВИТЬ В ПОДОЗРЕНИИ

Адмиралтейский суд медленно, но упорно продолжал продираться сквозь дебри непонятного, чтобы докопаться до истины. Для честолюбца Кикина важнее всего было найти виноватого и наказать его по всей строгости морского артикула.

Главный виновник, капитан Иоганн Тыш, и не отрицал своей вины. Он призвал лютеранского пастора, заперся с ним и долго исповедовался в грехах. Грехи у Тыша были немалые, случалось ему есть скоромное в постные дни, случалось дремать в церкви во время богослужения. Будучи однажды в голландских колониях, тайком ходил вместе с другими матрозами в языческое капище — глядеть, как танцуют индийские девчонки жрицы.

Пастор глубокомысленно хмурился, осуждающе качал головой. Но грехи эти признал прощенными: надо только побольше денег пожертвовать на лютеранскую общину,

Яков Брюс, фактически забравший все следствие в свои руки, усердно изучал судовые документы. На счастье, Елизар, покидая каюту, прихватил из шкафа кованую укладку со шканечным журналом и прочими важными бумагами. За свою ученость Яков Вилимо- вич Брюс слыл в народе чернокнижником, но, несмотря на это, что-то не больно верил он в чудеса, а вое доискивался какого-нибудь понятного объяснения совершившегося.

При журнале нашлась подробная опись всех грузов, заверенная интендантской печатью, и даже нечто вроде чертежика, грубо набросанного рукой Елизара, где он пометил, куда, в какой трюм или чулан клали различные вещи.

Разглядывая чертеж, Брюс стойко выдерживал нападки Огар- кова.

— Не туда глядишь! — яростно вопил Огарков, тыча в чертеж кривым пальцем. — Вот тута есть погибель! Глядь, помечены бочки с пивом и полупивом и с квашеной капустой. Сие есть опасный груз!

Яков Брюс равнодушно отодвигал мешавший ему огарковский палец*