Проделки на Кавказе

туда же недели через две. Прасковья Петровна отговари­вала ее, прибавляя: «Я к вам так привыкла, что ваше от­сутствие было бы ощутительнее для меня даже сыновнего».

Не думаю, чтобы Прасковья Петровна подозревала чув­ства госпожи фон Альтер к ее любимому сыну: но мы, ес­тественно, любим того, кто нравится любимому нам пред­мету. Тут, разумеется, должно исключить ревнивых му­жей, которые очень неблагосклонны к тем, кто нравится их женам. Притом же Китхен была так мила, так проста в обхождении, так хорошо предугадывала желания Николашиной матери, что нельзя было Прасковье Петровне не лю­бить ее всем сердцем.

Но пора нам обратиться к кисловодской ресторации, кругом которой горели уже плошки. Окна здания блестят от многочисленных свеч, зажженных в зале. Пора, пора на бал! Покуда весь beau monde одевается, причесывается, охорашивается перед зеркалами, рассмотрите освещенную ресторацию.

Здание невелико; колоннада не тяжела, то и другое в совершенной соразмерности с возвышенностью, на которой оно стоит. Лестница перед фронтоном, которая спускается к главной аллее, очень удачна. Когда ночью ресторация иллюминована, она делает бесподобный вид, укрываясь в гуще окружающих деревьев. Яркий свет огневой сквозит между свежих листьев кисловодского сада, где зелень, под­держиваемая влажностью воздуха, остается во всей красо­те до глубокой осени. Влево главная аллея теряется вдруг во мраке самой густой тени дерев; это заветное место ка­жется еще темнее от блеска огней, бросающих свет на близ­кие клумбы перед ресторациею. Ревнивцы! Вы не любите этой части кисловодской аллеи; здесь —обычай, освящен­ный даже модою, чтобы красавицы, привлекающие взоры во время однообразного контрданса, приходили в эту ал­лею подышать вечернею прохладой, благоуханием воздуха и отдохнуть от усталости и ослепительного блеска огней. О, вы правы: сколько давно желанных поцелуев срывалось в этой безмолвной и тихой темноте! Сколько нескромных речей, требований произносилось тут шепотом!.. Они не­звучны, но страшны для мужниных ушей! Когда жена упорхнет в эту опасную тень, ревнивый муж крадется туда же... Но в глуши не рога растут у него; нет... от напряже­ния слуха вырастают уши. Так зачем же привозить своих жен дышать животворным воздухом Кисловодска « давать им испить богатырской струи? Вы скажете: «Почему же этот воздух и эта струя не так действуют на нас? Почему же на жен наших они действительнее? Разве в их жилах течет не такая же кровь, как и у нас?» Помните, однако ж, что вы — мужчины, а они — женщины: для вас с самого младенчества были открыты все пути к наслаждениям, для них — совершенно напротив. Вы истощили себя в раз­врате, они сберегли себя в борьбе с желаниями и страстя­ми. Решите же, кто прав? Но не стану вас обвинять; вы — чада своего века: всякий из вас вольнодумец, либерал для себя и вместе властитель над слабым, строгий судья к ближнему. Скажите, господин фон Альтер, что вам взду­малось, вкусив все наслаждения, испытав губительные следствия распутства, жениться в пятьдесят лет. на восем­надцатилетней хорошенькой девочке? Или необходима была жертва к итогу всех тех, которых вы на своем веку со­блазнили и обманули? Знайте же, что справедливая судь­ба, внушив вам истинную страсть к этому милому созда­нию, избрала ее орудием кары за ваши пороки и пресы­щение. Пусть так! Но зачем же этой жертвою, этим бичом должна служить непорочная, чистая Китхен? Всё вы ви­новаты, господин фон Альтер: зачем было вам на ней же­ниться? С другим мужем она могла бы быть счастлива и остаться чистою; а теперь... Вы, господин фон Альтер, слы­вете в свете честным человеком: честен ли поступок ваш? Бог вам судья!