Продолжение не следует

В предутренний час, едва начало светать, влюбленный Юрик вернулся с очередного свидания. Подошел к своей койке, откинул покрывало… Сдавленный возглас разбудил спавших, а уже проснувшихся заставил подскочить. Спортсмен, в два прыжка вернувшись к двери, щелкнул выключателем. Яркий двухсотваттный свет залил «казарму».

Видели когда-нибудь рослого, широкоплечего парня с белым как бумага лицом и глазами по чайному блюдцу?

Юра, беззвучно разевая рот, показывал трясущейся рукой на койку. А там… По простыне, постепенно исчезая под подушкой, двигалось темное, длинное, страшное… Змея! На извивающейся спине, показавшейся неправдоподобно огромной и какой-то хищной, всем (а может, только мне?) виделся зловещий сетчатый узор… Непроизвольно сев на кроватях, бесстрашные бойцы почему-то, как по команде, подтянули ноги.

В полной тишине послышался дробный перестук… Похоже, стучали зубы, и не у меня одного. Хвост скрылся. И тут Юра совершил подвиг! Иначе не назовешь. Достав из кармана перочинный ножик, скользящей боксерской поступью приблизился к вместилищу кошмара и… резким движением поднял подушку! Зрители ахнули… А под ней — ничего! И никого.

— Мстить приходила!.. — мрачно прояснил ситуацию Славик. Зачем-то заглянул под свое одеяло и, зевнув, добавил, — На закате вернется…

Жизнь непрошеному комментатору спасла природная толстокожесть. Дикий взор потенциального Лаокоона мог прожечь броню. А рыжий еще раз зевнул, повернулся спиной к взволнованному коллективу и через минуту снова похрапывал как ни в чем не бывало.

Тревожное молчание было нарушено после непродолжительной паузы. Выход очередного актера лучше не поставил бы и Станиславский. Стоя посреди спальни в семейных трусах и кирзовых сапогах, алтайский змеевед воззвал с трагической безысходностью:

— Геклуня! Собирайся! Мы с тобой здесь больше не ночуем…

В разгар сборов примчался бравый командир в сопровождении мужественного комиссара. Оба до института отслужили срочную, и нам казались опытными во всем, в том числе серпентологии. Поиски с фонарем, ножом, косой и топорами ничего не дали. Обнаружили несколько щелей, тут же их законопатили…

Наутро невозмутимый Титыч, бормоча под нос:

— Змяя… Гадзюка… Адкуль тут гадзюка?.. Вужака, вось хто! Гэта ж просты вуж… Нiкога ен не зъесть, не ужалiть… — принес откуда-то в корзине троих приличных размеров ежей, приподнял доску и запустил колючих змееловов под пол.

Кое-кто выразил сомнение, дескать, вряд ли ежи станут охотиться по указке педагога. Юра, ставший после ночного эпизода главным авторитетом, внес разъяснение. Неоднократно проявленный в борьбе с ползучими агрессорами топорно-перочинный героизм, несомненно, давал гулене право считаться экспертом по вопросам змееборства.

— Ежи — это как бы наши северные мангусты. Они подлых гадов душат просто для удовольствия, из спортивного интереса…

Койки немедленно переместили, подозрительный угол под окошком оставался свободным вплоть до отъезда. И рябой Петя, восприняв такое положение дел как должное признание его певческого таланта, с тех пор упражнялся в вокале совершенно беспрепятственно.

После ужасающего визита Гекла вместе с Васей поселились в штабном вагончике, прямо в «красном уголке» и целую неделю создавали неудобства всем отрядным влюбленным. Не видать бы любителям ночных утех больше счастья, да помогло несчастье в лице явившейся ранним воскресным утром как снег на голову инспекции зонального штаба ССО. В довершение бед — с участием районной санэпидстанции.

У приезжих комиссаров, числом трех, во главе с очень серьезной дамой из райкома комсомола, едва припадок не случился, когда они узрели на почетной койке встрепанного Василия, а под ней — радостно тявкающую незнакомым дядям и тетям Геклуню… Выражения тогда прозвучали крайне серьезные, нашим вожакам сулили выговоры и прочие неприятности.

Мне до сих пор интересно, а как бы они себя повели, окажись Васькина фамилия, предположим, Шмырев. Или Заслонов?

Грустным было расставание, и два с лишним года я не видел четвероногую проказницу. Следующая встреча случилась замечательным погожим сентябрьским вечерком, когда я с одной знакомой чинно прогуливался по главной улице вблизи от альма-матер.

Знакомая училась в нашем же институте, курсом младше, и я имел на тот вечерок вполне определенные виды. Девичьи мозги были уже запудрены, душу приятно согревало умеренно принятое легкое вино, а сердце — предвкушение дальнейшего.

Мы приближались к цели, в данном случае — родной общаге… На мне сияли великолепные белые джинсы, недавно приобретенные в братской Болгарии. Мне тогда по комсомольской линии, как ударнику стройотрядного движения, досталась путевка на две недели. За труд, за пение в агитбригаде. Не зря мозоли набивал да глотку драл… Брючата — слов не хватит описать. Сидели как влитые, фасон, покрой, фурнитура… Таких не было ни у кого!

Ну, и я в них, скажу без ложной скромности, смотрелся неплохо. А барышне собирался продемонстрировать, как выгляжу и без оных…