Продолжение следует

А ведь Борис привык, чтоб его содержали полные блондинки, пригревшиеся на доходных местах. Администратор гостиницы, типа того. Кормили за то, что он такой исключительный. Хорошие у него стихи или плохие – блондинки понимать не обязаны. (На самом деле хорошие.) И похож он, с волосами и бородой, на кудрявый безотрывный рисунок Пикассо. И знает всё и еще кое-что. Но встать раньше трех часов дня у него не получается, из-за чего ни в каком учреждении он не прижился. (А образованье отличное.) Я не как все! перестаньте меня мучить! Почему вы все такие жестокие, женщины… раньше вы такими не были. (Раньше еда была дешевле.) Я же супертеннисист. (Уже не модно.) Дайте мне по крайней мере денег на участие в турнире. (Пошел на. Ты ни разу не взял призовых. Кто станет на тебя ставить? тебе шестьдесят. Оформи минимальную пенсию – четыре тыщи или даже больше – и сваливай вместе со своим книжным складом. Минималку всем дают, даже без стажа. Самым отстойным. Таким как ты.) Ах, если бы какой-то запасной вариант… с хорошими условиями, конечно.

Инженеришки, бывало, привозили из командировок, откуда-нибудь из Киргизии, дефицитные книги на русском языке, залежавшиеся бестолку в магазине заштатного райцентра. В Москве фарцовщики получали книги из-под прилавка и продавали на улице прямо у дверей. После появилось хитрое понятие «книгообмен». Предприимчивые люди загружали доверху автобус и колесили по России. По грошу, по грошу, купи, сменяй! На самом деле купи, и не по грошу. В магазинах появились полки книгообмена, и с них, безо всякого, конечно, обмена, можно было в десять раз дороже купить Книгу. Потом плотину прорвало. Теперь хоть видит око, да зуб неймет. Купить всё что хочется культурному человеку настолько нереально – не стоит и начинать. А что творилось в букинистических году в девяностом! страшно было смотреть, как люди проедали любовно собранные библиотеки. Висели объявленья об оптовой покупке с выездом на дом. До сего дня горькие пропойцы раскладывают на земле книжки, только уже плохонькие.

Почти не было в моем детстве книг, не было музыки, поля, леса. Много чего не было. Часами я переворачивала листы двух чудом уцелевших запачканных книг: «Портрет в искусстве восемнадцатого века» и «Техника фресковой живописи». То немногое, что стояло на полке, знала наизусть. Пела, что мать пела (потрясавшее душу). Чудовищное несовпаденье генетически заложенного с реальностью, которую всучила жизнь – через это прошли многие. Отсюда острота любви ко всему, чего нас лишили. Лишенцы мы. Лишенцы. И отсюда непреодолимое желанье сделать нечто поддерживающее людей или хотя бы пробуждающее. Ведь не дали мне пропасть жившие раньше. Малой малости хватило. Добавь. Добавь хоть зернышко сама. Ага, добавлю. И канет, растворится сделанное мною в мощном потоке попсы.

Сумел проскочить не разбудив ЕЕ. Весь в мыле. О том, чтобы принять душ, не может быть и речи. Это когда ЕЕ не будет. Далеко за полдень он встанет, ОНА как раз уйдет к себе в магазинчик. Без НЕЕ можно и яичницу поджарить. Придет – он уже смылся. (Трюх, трюх, мой рюкзак.) Только запах горелого масла витает. Недовольно поведет носом. Как он ЕЙ мешает! выписать его к чертям собачьим. Жилье приватизировано до их женитьбы. ЕЕ полное право после развода вышвырнуть незадачливого книгоношу. Куда? за кудыкины горы. Пусть покупает дом в деревне. У него наверняка где-нибудь кубышка зарыта.

Фига два. Родители умерли в Киеве, квартиру завещали сестре. Там у нее дети, внуки. Был раньше прописан в Москве у тетки, с университетских времен. Та отдала квартиру соседям, что ходили за ней, умирающей. А он – всё по женщинам, пока любили. (И пока еда ничего не стоила, заметьте.) Жизнь приучает со школы вскакивать по будильнику, брести по лужам, сидеть до звонка, молчать как рыба об лед. К нему не пристало. (Ко мне тоже не пристал, но меня спасло наглое хулиганство. Вопрос темперамента.) Что у человека аллергия на казенные зданья – могу понять. Хоть лично я люблю их обживать не по назначенью. Но как в бедном его мозгу возникло чванливое чувство исключительности – не возьму в толк. Тут всю жизнь прячешь свою нестандартность – и всю жизнь она тебе гадит.