Продолжение следует...

Последние патроны, последние гранаты... И вдруг голос Шатохина, который не отчаялся, не бросил молчавшую трубку, а слушал, слушал, слушал... Голос: «Есть связь с дивизионом!»

И ты, курган, содрогался от взрывов, и горела твоя трава.

У скифов было правило: на пирах по одной чаше пил тот, кто умертвил одного врага, по второй чаше подносили тому, кто уничтожил двух...

Мы имели тогда право на много чаш. Верно ведь?

Пришли тогда к тебе смелые ребята и отстояли тебя. Где они сейчас? Этого я не знаю. Может, прочтут о нашей с тобой встрече и напишут. И тогда я опять к тебе приеду и расскажу.

Я помню о тебе. Всегда-всегда помню. У меня есть в Москве твои фотографии. Их прислали ребята, школьники села Балки. Нащёлкали целую кучу, снимали тебя со всех сторон. Снимали во время зимней оттепели и написали письмо: «Снега на кургане нет, он покрыт прошлогодней травой, может, он сейчас не такой красивый, а следующие снимки мы сделаем весной, когда на нём цветы...»

А ты для меня всегда красивый. И тригонометрический знак над твоей головой похож на шпиль воинского шлема.

От этого тригонометрического знака «танцуют» топографы-землеустроители, наводят на него объективы приборов те, кто прокладывают каналы и ведут распланировку лесных полос.

Ты работник, старый курган. Ты хозяин и дозорный этой земли.

Ещё раз скажу: мы умирали и воскресали на этой земле и не знали, как она прекрасна!

Люди часто спорят, говорят о счастье. А для меня счастье — видеть с твоей вершины то, что делается вокруг.

Счастья абсолютного не бывает. Оно в сравнении. А я могу сравнивать. Я был здесь четверть с лишним века назад. И не просто очевидцем. Хочу сказать тебе, старый курган: недаром, недаром, недаром бился здесь с врангелевцами 268-й полк, а потом бились мы с фашистами.

Я ухожу. Но помни: я всегда с тобой. И если вдруг трубачи затрубят тревогу и ты позовёшь меня — я снова приду к тебе. И все солдаты, что живы, к тебе придут! И дети солдат!

Пишу последние страницы этой книги там же, где начал её — недалеко от станции Лобня.

Шумят пригородные электрички. Самолёты поднимаются с Шереметьевского аэродрома. А под крыльями у них — зенитная пушка. Она напоминает о минувшей войне. Она говорит: до Москвы врагу оставались считанные километры, а пал всё-таки Берлин.

Тогда, в сорок пятом, я в Берлине не был. Приехал двадцать с лишним лет спустя. И утром увидел из гостиницы «Беролина» холм, поросший лесом. Спросил, что это такое? Мне ответили: «Монт Кламотт». Монт — по-французски гора, кламотте — по-немецки щебень, кирпичный лом.

Такие горы две. Они из кирпичей и камней развалин...

Горы порастают травой, лесом. Но не может порасти травой забвения память человеческая! Помнить! Всё помнить! Чтобы не вернулось прошлое на новой спирали!

Я написал эту книгу для того, чтобы рассказать, как бились наши сердца в Отечественную войну и как бьются они сейчас.

Не во всех местах, с которыми меня связывают события военных лет в нашей стране и за рубежом, я успел побывать. Не всех людей, которых искал, встретил. Написал, что видел и что мне известно. Старался ответить на вопрос читателей, будет ли продолжение. Это и есть продолжение. Не окончание. Жизнь движется вперёд, раскрываются новые судьбы, стираются «белые пятна». Кто скажет, какие могут произойти встречи и какие находки и известия принесут письма и телефонные звонки?

Многое ещё предстоит узнать, многому удивиться, и потому — продолжение следует...

1967–1970 гг.