Продолжим наши игры+Кандибобер

— Вадим! Ты что там копаешься! — прикрикнула Наталья Михайловна на ходу, но все видя, все чувствуя кончиками пальцев, кожей, волосами, ушами и пятками, словно любая часть квартиры, каждая тарелка, ножка стула, тряпка и подоконник, унитаз и ситечко для чая невидимыми проводами, нервами, жилами соединялись с телом Натальи Михайловны, с ее мозгом и сердцем.

Так вот, бросила Наталья Михайловна эти слова, как вишневые косточки из окна поезда, и умчалась дальше, нанося последние мазки. Цветок повернут бутоном к Вовушке, Танька расчесана так, чтобы лучший ее локон смотрел прямо Вовушке в глаза, штора отдернута ровно настолько, чтобы была видна занавеска с золотой ниткой и кактус гимнокалициум балдианум, который Анфертьев называл не иначе, как турбиникартус лофофороидес, на проигрыватель поставлена заморская, если не заокеанская пластинка, хрустальный графин, свадебный подарок соседа, который тот по пьянке спер у собственной жены, вот уже столько лет не видавший света дня, вынут, обласкан взглядом, осчастливлен нежными прикосновениями пальцев и воздушными касаниями махрового полотенца, поставлен на телевизор, как бы между прочим, как бы всем надоевшая вещь, но абажур повернут, и щель, прожженная лампой, направлена как раз на графин, чтобы блики в нем играли и радовали Вовушкину душу, Вовушкин взор, чтобы Вовушка в конце концов сказал себе: «Да этот проныра Анфертьев всех нас обскакал, пока мы, как кроты, под землей рылись!»

— Вадим! Ты оделся! — Это был не вопрос. Это было приказание.

— Да я вроде ничего…

— Надень другую рубашку. Красную.

— Почему красную?

— Потому! И штаны смени. Послушай! — вдруг произнесла Наталья Михайловна каким-то новым, озаренным тоном. — Ведь этот Вовушка… состоятельный мужик, а?

— Нет, — сказал Вадим Кузьмич. — Ни в коем случае.

— И будет лето, отпуск, повезем Таньку на море… Все рядом. Надо только расколоть его на триста рублей.

— Нет, — сказал Вадим Кузьмич тверже прежнего.

— Но почему, Вадим? — жарко зашептала Наталья Михайловна. — Для него эти деньги — раз плюнуть.

— Именно поэтому.

— Ну, как знаешь, — оскорбленно отступила Наталья Михайловна. — Если тебе известны другие источники — пожалуйста. Скажите, сколько в нас гордости! Мы, оказывается, еще о достоинстве подумываем… Надо же!

— Какова? — Танька отчаянно крутнулась на одной ноге. — Ну? Что же ты молчишь? Какова?

— Да ты просто красавица! — воскликнул Анфертьев. — Если бы я встретил тебя на улице, то ни за что не узнал бы! Я бы только подумал: интересно, чья это девочка и где ей покупали наряды? И еще я бы подумал: вот счастливые папа и мама, у которых есть такая девочка!

— Вот такушки! — Получив желаемое, Танька умчалась на кухню протирать газовую плитку, чтобы она сверкала белоснежно, и нравилась бы Вовушке, и настраивала его на мысли чистые и светлые.

В общей суете Вадим Кузьмич нечаянно столкнулся со взглядом жены. И поразился — столько было в Наталье Михайловне ожидания, стремления поразить гостя, предстать перед ним в наивозможно лучшем виде. Вадима Кузьмича потрясла неистовость, с которой его жена прятала их неудачи, поражения, весь невысокий пошиб их бытия. Наталья Михайловна прятала от чужих глаз бездарность мужа, его малую зарплату, позорную должность.

А Вовушка? Чем взял? Ведь он в самом деле был робок и беспомощен! Какая жизненная сила дремала в нем? Что движет им сейчас? Тщеславие? Жадность? Любопытство?

Когда он внедрял свой лазерный излучатель, то почти год не ночевал дома, меняя самолеты, поезда, машины, носился из конца в конец по всей стране — доказывал пригодность прибора для любого климата, любого вида строительных работ. Как и прежде, он бледнел перед каждой дверью, обитой черным, это в нем осталось, но он распахивал эту дверь и входил. И хотя голос его не всегда был тверд, отстаивал все, что считал нужным отстаивать.

Анфертьев уже знал невероятную историю о том, как Вовушка, не дожидаясь промышленного внедрения своего изобретения, однажды, очарованный потрясающим выступлением знаменитой певицы, смущаясь и хамя, просочился сквозь кордоны поклонников и телохранителей, явился за кулисы и предложил Несравненной Элле осветить ее выступление лазерными плоскостями, сверкающими световыми конусами, мерцающими цилиндрами.

Она соблазнилась, и он ее осветил.

Сказать, что на очередном выступлении публика была потрясена, это ничего не сказать. Зрители топали ногами, кричали дикими голосами, издавая звуки, по силе и красоте ничуть не уступающие их кумиру. А свет, что творилось со светом! Радужные лучи окутывали Бесподобную Эллу сверкающим покрывалом, вырастали вокруг нее стеной северного сияния, в нарушение всех законов физики и здравого смысла начинали струиться в стороны от божественной головки.