Продрогшие созвездия

Потом за страх, а не за совесть.

Зато ни штормов и ни бурь,

Хоть лагеря, расстрелы, пытки…

Что ж, не ропщи, ведь ропот — дурь.

России прошлой пережитки.

1966

«Солдатских писем ворох…»

Солдатских писем ворох,

Осиливший фронтов

Сыпняк, окопы, порох

И нравы унтеров.

Уже почти истлели,

Строку поймёшь едва,

Как бы сквозь вой шрапнели

Доносятся слова.

«Портянкам нету сносу,

Четвёртый год тяну,

Кончайте, кровь из носу,

Тыловики войну!

Измаялись проклятой,

А бабы вести шлют —

Ведь дети — не щеняты,

Все с голодухи мрут».

Трепал тогда державу

Лихой озноб разрух,

Упал орёл двуглавый,

Носились перья, пух.

В глухой неразберихе

Тех толп, очередей,

В партийной той шумихе

Плакатов и вождей,

Сквозь вопли нутряные

Солдат, сквозь плач села —

Маячили России

Грядущие дела.

1968

Народное

Раскулачили страну —

Хоть в кулак свисти,

И на ком искать вину,

Господи, прости!

Нависали над страной

Грузные усы,

Стал грузин всему виной,

Господи, спаси!

Русь в бараний рог согнул,

Страхи да суды,

Дым заводов, грохот, гул

Стройки и страды.

Всё на жилах кровяных,

На седьмом поту,

Сухарях да щах пустых,

Аж невмоготу.

Коли слово поперёк —

Умолкай в земле,

Властью был отвергнут Бог,

Идол жил в Кремле.

Ох, Россия, край-беда,

Смутен путь и крут,

И тридцатые года

За спиной встают.

1966

Памяти Клюева

Страну лихорадило в гуле

Страды и слепой похвальбы,

Доносы, и пытки, и пули

Чернели изнанкой судьбы.

Дымились от лести доклады,

Колхозника голод крутил,

Стучали охраны приклады,

И тесно земле от могил.

И нити вели кровяные

В Москву и терялись в Кремле,

И не было больше России

На сталинской русской земле.

И Клюев, пропавший во мраке

Советских тридцатых годов,

На станции умер в бараке,

И сгинули свитки стихов.

Навек азиатские щёлки

Зажмурил, бородку задрав,

И канул в глухом кривотолке,

Преданием призрачным став.

1967

Смерть Сталина

Как вкопанные, кто в слезах,

Кто в землю невидяще глядя,

На улицах и площадях

Стояли тогда в Ленинграде.

И диктора голос с утра

Над толпами гулко качался,

Стихая печально: «Вчера

Скончался… скончался… скончался…»

Темнели газеты со стен,

И флаги мрачнели, маяча,

И глухо вздымался Шопен

Среди всенародного плача.

И в зимнем пока столбняке

Стыл город и ветры блуждали,

На севере, там, вдалеке,

В бараках за проволкой — ждали.

1967

«Знаю, дней твоих, Россия…»

Знаю, дней твоих, Россия,

Нелегка стезя,

Но и в эти дни крутые

Без тебя нельзя.

Ну, а мне готова плаха

Да глухой погост

Во все дни — от Мономаха

И до красных звёзд.

И судьбины злой иль милой

Мне не выбирать,

И за то, что подарила —

В землю, исполать.

Кто за проволкою ржавой,

Кто в петлю кадык —

Вот моей предтечи славы

И моих вериг.

Не искали вскользь обхода,

Шли, как Бог велел,

И в преданиях народа

Высота их дел.

Погибая в дни лихие,

Оттого в чести,

Что не кинули, Россия,

Твоего пути.

1967

Семидесятые

В горести неизречённой

Н.Н.Б.

Горесть неизречённая

Поэма-цикл

I

Я буду объективен в каждом слове,

Пускай былое станет за строкой

И скажет, не боясь ни слёз, ни крови,

На призраки обид махнув рукой.

Ведь есть же что припомнить год за годом,

Была же в этой дружбе Божья весть!

Летели строки — дух не перевесть,

И город вырастал под небосводом,

А деревца на улице твоей

Вздыхали, и трамваи напоследок

Звенели нам во мгле ночных огней,

И дождик был таинственен и редок.

Припомнить ли высоких слов полёт,

О нет, не разговоры — монологи,

И то, что в грозный час произойдёт —

Припомнить ли печальные итоги…

II

По улице мы шли и заглянули

В какой-то двор, не знаю, отчего,

Как бы услышав в голубином гуле

С грядущим голосом строки родство.

Там у стены приземистой и тёмной

Желтея, деревцо тянулось ввысь,

Раскидывая ветки неуёмно,

И ты мне вдруг сказал: «Остановись.

Взгляни — вот лучшее».

И в самом деле,

Узнали будто осень мы в лицо,

А листья золочёные летели,

И медленно дрожало деревцо.

«Вот наши судьбы, наши вдохновенья —

В глухом дворе, у сумрачной стены

Возносим небесам благодаренья,

Но злато строк своих терять должны.

Кто подберёт?»

И мы ушли. И снова

Нас улицы кружили и вели,

Но я твоё навек запомнил слово,

И хмурый двор, и деревцо вдали.

III

Владиславу Ходасевичу

…Судьба поэта в каждой строчке

И точность каждой запятой,

Парижской ночи мрак пустой,

Российские лихие ночки.

На пьяных улицах свистки;

Пайки, плакаты, приговоры

И тяжесть лиры.

Кратки сборы

Из ночи страха в ночь тоски.

Но взяли мы из рук твоих,

Поэт, и злость твою и вздохи,

Тяжёлый груз ночной эпохи

И наш взвалил на плечи стих.

И сеятель недаром твой

Прошёл — зерно, пробив бетоны,

Взошло свободною строкой,

Хоть и слышны порой в ней стоны.

IV

Перекликались замыслы и звуки,

Как древние дозорные костры,

Трамваи шли в тартарары,

И звёзды падали нам в руки,

Твой белый стих в ночи белел,

Пылали церкви, и поэты

шли на расстрел,

И предрекали кровь приметы,

Катились казни по Руси,

Жестокие сбывались сроки —

Как скорбно, Господи спаси,

Перекликались наши строки!

О, как их слушала Нева,

А то вдруг площади, вокзалы,

То финский пригород, то шалый

Шум электрички лез в слова.

А помнишь, в тихом сосняке

Ты белку увидал на ветке

И ей прочёл. И впрямь, к строке