Проект «Джейн Остен»

Нам предстояло работать в тесной связке еще долго; мне следовало блюсти границы, вести себя тактично по отношению к чужим табу. Исконные британцы были ханжами — еще одна их черта, пришедшая из старых добрых викторианских времен.

Он поднял голову и налил нам вина.

— Денек был тот еще, но… может быть, мы к такому еще привыкнем. Хочешь чего-нибудь из этого? Не знаю, что это за животное, но проварили его на совесть.

В нашем мире все вынужденно были веганами, еду производили технологии, а не природа. Синтезировать некое подобие мяса было вполне реально, но популярностью такая еда не пользовалась — она принадлежала миру до Вымирания, эре хаоса и эгоистичных проступков, о которых никому не хотелось вспоминать. Однако во время подготовки к миссии мы ели такое мясо, чтобы привыкнуть к подобной пище.

Я попробовала кусочек того вареного блюда под названием «пудинг» — оно было мягким, но вязким, и я все жевала и жевала его, пока наконец не заставила себя проглотить; на вкус оно не имело ничего общего с имитированным мясом, которое нам давали на подготовке. Нож был тяжелым и холодным, оловянная вилка — тупой и всего с двумя зубцами, но я решительно набросилась на еду — и на вино.

Мы ели молча, и я перебирала в голове события дня, которые на фоне теплого очага тишины и воздействия алкоголя перестали казаться чем-то невероятным.

— Это было умно — расплатиться банкнотой. Эдакая проверка. Если бы кто-то усомнился в ее подлинности, мы бы притворились, что сами стали жертвами мошенничества. Что в банке, с парой тысяч на руках, провернуть было бы куда сложнее. — Я потыкала вилкой вареное нечто: откуда такая упругость? — И ты держался с таким спокойствием.

Лиам покачал головой.

— Ты вообще нервничал?

— А ты что — нет?

— Ты этого никак не выказал.

— Если бы все выказывали свои чувства, — сказал он и сделал паузу, стараясь прожевать кусок мяса, затем, сдавшись, сплюнул хрящ и отложил его на край тарелки, — это был бы не мир Джейн Остен, правда?

— Правда. — Я подняла свой крошечный бокал с вином в знак согласия с этим замечанием, опустошила его и подлила нам еще. — Но ты ведь был актером, так? Наверняка тебе это помогает. Ты ничего об этом не рассказывал. — Он вообще почти ничего о себе не рассказывал; мне следовало узнать его получше до того, как мы окажемся в постоянном окружении слуг и перестанем выходить из образов. — Какая у тебя любимая пьеса Шекспира? Какое у тебя было амплуа?

Лиам насторожился.

— Самое обыкновенное — того, кто прозябает без работы.

— Но ты учился в театральной студии?

— Учился.

— В Лондоне?

— В Лондоне.

Оказавшись в тупике, я ненадолго замолчала.

— И тебе там нравилось?

— В целом да. — Он снова покраснел и вдруг выдал: — Полагаю, там всяко веселее, чем на медицинском факультете.

— Я обожала учебу на медицинском.

— Что ж, повезло тебе.

— Но мне бы и в театральной студии понравилось. Меня завораживает актерство. Я в упор не вижу особенной дихотомии между наукой и искусством, в существовании которой все так уверены. Разве нельзя любить и то и другое?

— Можно. — Он откинулся на спинку кресла и, покручивая свой пустой бокал, склонил ко мне продолговатую голову. — Значит, так ты здесь оказалась? Из любви к литературе?

— Если вкратце — да. Из любви к Джейн Остен.

— Она — чудо. — Мы задумались, и Лиам чуть тише добавил: — Подумать только — она жива. Прямо сейчас! И мы, возможно, познакомимся с ней — если будет на то воля Божья и мы сами все не испортим…

— Не испортим.

— Ты в себе, похоже, уверена донельзя.

— Я столько времени на эту миссию убила не для того, чтобы ее завалить.

Лиам никак это не прокомментировал. Я положила нам по куску мясного пирога, надеясь, что этот будет получше, чем в «Лебеде». Хотя могло ли быть хуже?

— А если не вкратце?

— Что?

— Ты сказала… — Он потупил взгляд в стол. — Ну так…

— Я попала сюда благодаря знакомому — в смысле, я, возможно, не самый очевидный кандидат, поскольку я американка и все такое, — но я была лучшим вариантом, и в конце концов организаторам хватило ума это понять. Единственная в своем роде фанатка Джейн Остен с опытом врачебной деятельности в полевых условиях, которой наглости не занимать, — как-то так. — Я помолчала. — А ты?

— Наглостью не отличаюсь, увы.

— Как ты?..

— Мне повезло.

Меня бесит притворная скромность. Лиам написал биографию лакея Бо Браммела, чем доказал, что обладает изящным слогом и остроумен — как минимум на бумаге.

— Моим профессором был Герберт Брайанд, — добавил Лиам. — Вернее, моим наставником. — Вид у меня, похоже, был недоуменный. — Это он нашел письмо.

— Ах, вот что.